35. Лучшим временем своей жизни считаю месяцы, проведенные в камере Бутырской тюрьмы, где мне удавалось крепить дух слабых и где все говорили свободно.
36. Научился «планировать» жизнь на день вперед, не больше.
37. Понял, что воры – не люди.
38. Что в лагере никаких преступников нет, что там сидят люди, которые были рядом с тобой (и завтра будут), которые пойманы за чертой, а не те, что преступили черту закона.
39. Понял, какая страшная вещь – самолюбие мальчика, юноши: лучше украсть, чем попросить. Похвальба и это чувство бросают мальчиков на дно.
40. Женщины в моей жизни не играли большой роли – лагерь тому причиной.
41. Что знание людей – бесполезно, ибо своего поведения в отношении любого мерзавца я изменить не могу.
42. Последние в рядах, которых все ненавидят – и конвоиры, и товарищи, – отстающих, больных, слабых, тех, которые не могут бежать на морозе.
43. Я понял, что такое власть и что такое человек с ружьем.
44. Что масштабы смещены и это самое характерное для лагеря.
45. Что перейти из состояния заключенного в состояние вольного очень трудно, почти невозможно без длительной амортизации.
46. Что писатель должен быть иностранцем – в вопросах, которые он описывает, а если он будет хорошо знать материал – он будет писать так, что его никто не поймет.
<1961>
Записные книжки
1954–1979 гг.
ПРИМЕЧАНИЯ
Записные книжки В. Т. Шаламова содержат, в основном, стихотворные тексты – варианты, черновики его опубликованных и частично неопубликованных стихов. Это – те самые «толстые тетради», о которых он говорил в своем эссе «Кое-что о моих стихах» (Собр. соч., т. IV, с. 339–355), но одновременно здесь записывались иногда черновики его писем, дневниковые заметки, суждения по самым разным вопросам, а иные мысли и чувства свои он доверял только этим тетрадям. К сожалению, некоторые тетради были похищены в 1978–1979 годах, когда он стал плохо видеть и не мог контролировать сохранность архива. Тут постарались и «друзья», и сотрудники КГБ во время несанкционированных обысков в отсутствие владельца.
Но все-таки большинство тетрадей Варлам Тихонович передал в РГАЛИ (тогда Центральный архив литературы и искусства).
В данную публикацию не включаются стихотворные тексты. Обширная публикация была сделана в «Знамени», 1995, № 6.
Настоящая публикация наиболее полно представляет прозаические тексты, заключенные в записных книжках Шаламова.
Подлинники рукописей хранятся в Российском государственном архиве литературы и искусства, ф. 2596, оп. 2, ед. хр. 109–112, оп. 3, ед. хр 1–77.
ед. хр. 12, оп. 3
Тетрадь в желтом переплете, на обложке надпись «1954», в тетради записаны стихотворения из «Колымских тетрадей»: «Когда-нибудь на тусклый свет…», «Еще вчера руками двигая…» и др., рассказ «Шахматы доктора Кузьменко».
Чехов. Поездка на Сахалин в письмах.
После Сахалина Чехов бросился за границу, чтобы хоть как-нибудь снять тяжелую душевную неустроенность. «Приезжал сюда (в Богимово) Суворин, велись беседы, как и прежде, но уже заметно было, что А. П. был не тот, каким был в Бабкине и на Луке и что поездка на Восток состарила его и душевно, и телесно» (М. П. Чехов)[387].
После Сахалина он не написал ни одного веселого рассказа. Начата и писалась «Дуэль». Он не хочет жить в столицах – ни в Петербурге, ни в Москве после сахалинской поездки. Он переезжает в Мелехово, и Мелехово – это новый, более серьезный период в его литературной деятельности.
Письмо Суворину[388] от 9 марта 1890 г., т. III, с. 19.
Письмо И. Л. Леонтьеву (Щеглову) от 22 марта 1890 г., т. III, с. 33.
«Я еду не для наблюдений и не для впечатлений, а просто для того только, чтобы пожить полгода не так, как я жил до сих пор».
ед. хр. 14, оп. 3
Общая тетрадь в коричневом переплете, заполненная еще в Калининской обл., до реабилитации и возвращения в Москву. На обложке надпись: «1954–1955». В ней записаны стихотворения «Инструмент», «Нынче я пораньше лягу..», «Кто мы? Служители созвучья…», «Велики ручья утраты…», «Жил был», «Мы Родине служим…».
Один из героев Мопассана упрекал Господа Бога в натурализме.
Зеркала не хранят воспоминаний. Что видели они?
Русская история двух веков. Где памятники, как люди, прятались в бомбоубежища во время войны.
Мы всегда с побежденными, в этом наша сила.
Март. Юбилей Сервантеса. По газетам и журналам – не Сервантес, а Санчо Панса – главный герой романа. Ветр<яные> мельницы – реальный образ. А Дон Кихот – юмористический образ, показ<ывающий>, как смешно бороться с реальной жизнью чудаку. Вечное – брошено в сторону, Великое воспит<ательное> значение – столкновение идеального и реального – вовсе не упомянуто даже.
Подлинный художник не хозяин своих героев. Если они сотворены живыми, они будут жить так, как хотят они, а не так, как хотел бы, может быть, художник.
Белинский не литературный критик, им не был и Чернышевский, и Добролюбов, и Писарев. Перу публициста было легче в литературных вопросах, и времени обязаны мы тем, что они остались в истории как критики литературные. Чернышевский и за роман брался, не имея крупного литературного таланта.
По возвращении он увидел, что перчатки и ботинки пришлось покупать на номер больше, а фуражку – на номер меньше.
Тебя никогда не били, это здорово проясняет мозги.
Ассонанс – это рифма, которую повторяет глухой.
Одиночество звуковое и одиночество зрительное.
Человек знает, что его никто не видит, но его слышат, и он не одинок вполне, или знает, что его никто не слышит, и боится только чьего-либо глаза. Одиночество осязания.
Колоссальное, проникающее все тело удовольствие одиночества в полупустом вагоне Москва – Ленинград.
Да, ты говоришь, как вождь, т. е. вождь может сказать любую нелепость, на которую никто не осмелится возразить.
О льве: у него износились зубы, он скоро начнет умерщвлять людей.
Литература воспринимает идеи у общества и возвращает ему улучшенными или доведенными до абсурда.
Страсть равенства – единственная, которая не может дойти до излишества (Мабли)[389].
У Толстого не природа отражает настроения людей, а другие люди кажутся зеркалом собственного внутреннего состояния (Левин в заседании и другие).
Пять чувств поэта:
зрение – полуслепой,
слух – оглохший от прикладов,
осязание – отмороженные руки нечувств<ительные>,
обоняние – простужен,
вкус – только горячее и холод<ное>.
Где же тут говорить о тонкости. Но есть шестое чувство – творческой догадки.
Бертольт Брехт («Литературная газета» от 26 мая 1955 года). В театре «Берлинского ансамбля»: «Между прочим, в качестве временной меры мы отказались от пьес в прозе, потому что в стихотворной форме легче уберечься от соблазнов натурализма».
Это – правильно.
В пьесе нет правды. Это самая крупная ошибка, которую я в ней заметил.
(Мультатули)[390].
Энциклопедические словари и справочники удлиняют нам жизнь.
Что было раньше – рифма или ассонанс (аллитерация). Раньше был ассонанс (саги, записаны в VII веке, в народном творчестве).
Реформа замены рифмой ассонанса принадлежит Отфриду (середина IX века)[391], немецкому монаху Вейсенбургского монастыря, им писались молитвы, псалмы, а после него и светская лирика стала рифмованной.
Лирика рождена в Средние века, в рыцарские. Эстетические идеалы поставили впервые только в Ср<едние> века. Психологизм и личность заявляют свои права только в Средние века.
1. Утверждение чисто светского жизнерадостного идеала.
2. Пробуждение интереса к краскам и формам внешнего мира.
3. Процесс душевных переживаний.
4. Возникновение сознательной культуры художественного слова.
Не надо также забывать, что провансальская лирика – трубадуры были учителями Данте. Из ее форм родились Петрарка, Ронсар, Шекспир.
Глаза у Александра Македонского были разные: один – голубой, другой – черный.
Две рубашки Александру подарила фея, одна защищала от жары и холода, другая – от ран.
За круглым столом
Король Артур велел сделать в своем дворце круглый стол, где не было ни худших, ни лучших, где все были равны.
Данте не рифмовал слова «Христос» и в «Аду» даже не упоминал.
Ты лжешь, мой глаз.
Гельмгольц[392]: «Наши ощущения – знаки, по которым человек выучился читать. Они составляют тот язык, на котором внешние предметы говорят с человеком. Всякий человек должен путем упражнения и опыта понимать этот язык, как он научился понимать свой родной язык».
Диалектика, по сути дела, это та же прагматика.
Доказательства в спорных случаях ищутся чаще всего не в естествознании и развитии науки, а в развитии общественных систем.
