И действительно, в течение ближайших лет площади советских городов заполнились памятниками Марксу, Энгельсу, Герцену, Бакунину, другим мыслителям и деятелям международного революционного движения. Не обошлось и без памятников самому Ильичу. Считается, что первый памятник ему был установлен в небольшом городке под Воронежем осенью 1918 года. К 1920 году счет памятникам Ленину пошел на десятки. Открывались они в российской провинции – в Москве ни одной статуи вождя не было до 1925 года. Это, судя по всему, было связано с негативным отношением самого Ленина к «прижизненной канонизации».
Более сложной была позиция Ленина по поводу монументов, оставшихся от «царского режима». Известно, что он приветствовал снос большого количества старых памятников, в первую очередь поставленных представителям дома Романовых. С другой стороны, на запрос петроградских товарищей по поводу того, как поступить с царскими статуями, он ответил: «Все памятники должны оставаться на месте. Пускай будущее поколение видит тех, которые угнетали народ, в том изображении, какое им придала эпоха».
Столь же неоднозначной была позиция Ленина по отношению к театральному искусству. Он любил театр, но считал, что «из всех искусств для нас важнейшим является кино», как он заявил в 1922 году Луначарскому. Кино – искусство, доступное массам, театр – элитарное искусство, для которого теперь не время. В 1921 году Ленин выступил за закрытие Большого театра в Москве. «Неловко содержать за большие деньги такой роскошный театр, когда у нас не хватает средств на содержание самых простых школ в деревне», – пояснил Ильич свою мысль. Однако его предложение не прошло – большинство в Совнаркоме выступило против.
Не менее сложным и противоречивым было отношение Ленина к религии. Вернее, даже не личное отношение, а политика. По поводу своих личных убеждений Ленин высказывался вполне однозначно. «Всякая религиозная идея, всякая идея о всяком боженьке, всякое кокетничанье даже с боженькой есть невыразимейшая мерзость», – писал он Горькому еще до революции. Однако после того, как большевики пришли к власти, нужно было как-то выстраивать отношения с Церковью.
Революция 1917 года сыграла неоднозначную роль в истории российского православия. С одной стороны, Церковь лишилась привилегированного статуса в государстве; с другой, получила невиданную при царях свободу. В конце 1917 года был впервые за двести с лишним лет избран Московский патриарх. Большинство представителей духовенства, естественно, негативно относились к советской власти, считавшей религию «опиумом для народа» и верной опорой царизма (как минимум второе было абсолютно верным).
Тем не менее Ленин не поддержал идею немедленного генерального наступления на православие. Такие предложения, как массовое закрытие церквей, встречали его сопротивление. Он понимал, что настраивать против себя миллионы искренне верующих совершенно ни к чему, и считал, что религия сама собой отомрет достаточно быстро.
Как и следовало ожидать, Гражданская война, в которой подавляющее большинство церковных иерархов поддержало белых, привела к еще большей вражде между Церковью и советской властью. Патриарх Тихон предал анафеме большевиков, а в годовщину Октябрьской революции написал: «Мы переживаем ужасное время вашего владычества, и долго оно не изгладится из души народной, омрачив в ней образ Божий и запечатлев в ней образ зверя». Война была объявлена.
Правда, и тут Ленин выступал против чрезмерной жестокости. «Советская власть не намеревается надеть на его голову венец мученичества», – сказал Ильич, в частности, о патриархе. В стране была развернута кампания по вскрытию рак со святыми мощами, многие из которых на поверку оказывались простыми чучелами. «Не нужно никакого издевательства, а нужен только правильный естественно-научный подход, – говорил по этому поводу Ленин. – Показать то, чем были набиты попами эти чучела, показать, что покоилось, какие именно «святости» в этих богатых раках, к чему так много веков с благоговением относился народ и за что так умело стригли шерсть с простолюдина служители алтаря, – этого одного достаточно, чтобы оттолкнуть от религии сотни тысяч лиц».
В 1921–1922 годах Поволжье было охвачено страшным голодом. Советское правительство стремилось в меру своих сил организовать помощь голодающим. Ленин пожертвовал в фонд помощи свою золотую гимназическую медаль. В качестве чрезвычайной меры началось изъятие церковных ценностей. Священнослужители, естественно, воспротивились этому – за голодающих они предпочитали молиться, а для этого нужна была утварь. «С точки зрения Церкви подобный акт является актом святотатства, – писал патриарх Тихон. – Мы не можем одобрить изъятия из храмов, хотя бы и через добровольное пожертвование освященных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами Вселенской Церкви и карается ею, как святотатство, мирян – отлучением от нее, священнослужителей – извержением из сана».
Отлучение от Церкви было Ленину безразлично. А вот мятежи, к которым в некоторых районах страны священники подстрекали верующих, – нет. По поводу одного из таких мятежей он написал свои знаменитые слова: «Совершенно ясно, что черносотенное духовенство во главе со своим вождем совершенно обдуманно проводит план дать нам решающее сражение. (…) Я думаю, что здесь наш противник делает громадную стратегическую ошибку, пытаясь втянуть нас в решительную борьбу тогда, когда она для него особенно безнадежна и особенно невыгодна. (…) Именно теперь, и только теперь, когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления». Подавлять сопротивление следовало самым жестоким образом: «Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать».
Один из самых ярких и легендарных эпизодов в ленинской биографии – первомайский субботник 1920 года. Историю о том, как Ильич лично таскал бревна, причем брался за самый тяжелый конец, в Советском Союзе знали все с младых ногтей. И потихоньку посмеивались, привычные к тому, что «хождение в народ» со стороны властей является лишь бутафорией. Однако в данном случае советская пропаганда говорила чистую правду. Ленин действительно таскал самые настоящие бревна. Как мы помним, он многие годы занимался спортом и, несмотря на свои болезни, был человеком физически крепким. Первомай 1920 года был не единственным подобным эпизодом – осенью 1920 года Ленин, например, разгружал дрова на набережной Москвы-реки.
