В недавнем скандале с отстранением от команды «Зенит» Павла Садырина есть одна закавыка. Садырина я знаю давно, еще по шестидесятым годам, и очень высокого мнения о его моральных качествах: он честен, трудолюбив, отзывчив, профессионал высокого класса, но с одним дефектом — он не стал жестким, жестоким, ну, сволочью, точнее говоря, которого бы боялись, а не уважали. В нашей репрессивной, нетерпимой ментальности, только обладая такими качествами, можно встать во главе сборной страны, которая, может быть, добьется успеха. Надо признаться, что не лучшим образом повели себя те, кто, обладая теперь верховенством не партбилета, а денег, столкнули лбами двух прекрасных тренеров и людей — Садырина и Бышовца, но думаю, что к Садырину еще вернутся, слишком много он сделал для «Зенита», хотя жестоки не только тренеры, жестоки и игроки. Монстры вырастают из монстров. На каждом уровне свои проблемы, и их решают методами, которые уже говорят о том — смотрите, кто к нам идет. Я сам не смог преодолеть барьера между действием жесткости и жестокости ни в жизни, ни в игре, когда тренеры орали мне на поле с лавочки: «Пожестче, Санек, пожестче…» Не вышло. Не могу сказать человеку «нет», буду тянуть, чтобы поняли сами, что «нет», не терплю насилия. Только любовь, сверхчувство человека могло меня подвигнуть на некоторые не свойственные мне поступки, я становился преступником в любви, в морали, но это касалось только сферы чувств и страсти, и ничто бы не подвигло меня на крайние физические действия. Учат тебя твои же друзья своими поступками, ужасаясь которым, ты понимаешь, что так поступать нельзя. Я был очень дружен с отличным игроком «Таврии», а прежде ярославского «Шинника», Володей Юлыгиным, я очень любил его, тянулся к нему, да и он считал меня хорошим футболистом. Я старался соответствовать ему и никогда не эксплуатировать дружеские отношения применительно к футболу, особенно когда он стал тренером и довольно хорошим. И поехал за ним сначала в Тернополь, потом во Владимир, ибо считал, что у него есть чему поучиться, несмотря на его молодость: ему было едва за тридцать тогда. Однако что разорвало мои отношения с ним? Дело в том, что отпахав за «Трактор» без замены полный сезон и довольно успешно, я получил от руководства города, естественно, через начальство команды, квартиру. Для этого мне надо было поехать в родной город, выписаться и получить ордер во владимирском горисполкоме. Когда я вернулся, то у меня уже начала болеть спина, что и привело к тому, что я ушел так рано из футбола. Пока никто не знал об этом, но квартиру я заработал честно и не терял надежды, что вылечусь. Узнав о моем нездоровье, мой дружбан, мой тренер начал плести такую туфту на полном серьезе: «Слушай, тут я беру вратаря из Навои, сам понимаешь, что без вратаря никуда, а он требует квартиру, сейчас, сразу, так мы ему твою отдадим, а ты получишь потом…» «Володя, — честно сказал я ему, — у меня предчувствие, что это моя последняя возможность получить квартиру в жизни, врачи говорят, что дела неважны. Для вратаря всегда найдут, тем более, что он нужен, а вот для меня потом — это значит никогда…» Что тут понес мой тренер-друг, чуть ли не «да ты же советский человек», ты же порядочный парень и понимаешь, что вратарю сейчас важнее, так нужно команде, а ты о себе только… В общем, задавил меня, и я сдался. Квартиру получил вратарь, которого отчислили через два месяца за то, что пропускал и между рук, и между ног, в общем, фуфло был вратарь. Естественно, что потом, через год, уже никто и не думал давать мне квартиру, и я уехал домой и долго еще жил в доме у матери… Юлыгин даже и не понял того, что совершил в отношении меня подлянку и, встречая, улыбался: «Ты чего это, Санек, зазнался, не здороваешься, не звонишь», — а у меня с души воротит, как увижу его, как вспомню высокие слова, от которых тошнит, твою мать… И если бы я не знал всех футбольных передряг, то можно было бы вешать мне лапшу на уши… Но вот свистел Юла классно, насвистывал Баха, Шуберта, любую джазуху, талант у него был свистеть… Не насвистывать, а свистеть. Да простит он меня за давностью лет, все уже простилось в душе моей и позабылось, да и он вряд ли помнит эпизод этот — и наполеончики не замечают солдатиков.
Иногда футболистов воровали, как лошадей из стойла. Приезжали невидимые селекционеры и тайно сидели на трибунах, отсматривали хорошего, норовистого скакуна, затем подлавливали его либо у дома, либо в центре города и обещали золотые горы и славу. Если это была команда лиги повыше, делалось это всегда тайно, дабы не начали работать контрагенты из его же, футболиста, команды. Принцип такой — увезти, а потом всеми правдами-неправдами через федерацию, через взятки заявить его, несмотря на немедленно наступающую дисквалификацию. Лучше это получалось в межсезонье, в Юрьев день, когда практически ты мог перейти из команды в команду, но были и экстренные нужды, хотя из низшей в высшую забирали без труда. Было даже положение такое, но часто забирали «игравшего» в составе игрока, а он там наверху ломался, не заигрывал. Самые звонкие грабежи, такие, как воровство полузащитника Колотова из Казани в Киев, были всегда успешны здесь не должно быть осечки, слишком были большие ставки. Да и субъект подбирался уж очень стоящий. По-всякому было и на разных уровнях. Помнится, прослышали в «Таврии», что-де в Коктебеле играет сильный полузащитник Володя Стахеев, якобы пришедший туда из одной из украинских команд мастеров. Словом, когда мы поехали играть халтуру в Краснодар, нам было просто приказано заехать за ним на автобусе, забрать в Краснодар, там проверить в игре и, если подойдет, везти прямо в Симферополь. Мы приехали на стадион, где жила команда Героя
Советского Союза, директора совхоза Македонского, зашли в общежитие, где жил предполагаемый стригунок и увидели — за столом сидел восточного типа парень, широкий не только в плечах, но и в тазу, и ел яичницу примерно из 60 яиц с салом и запивал все это мускатом. Боже, подумали, какой ему футбол? Но Мустафа, так потом мы его именовали по-дружески, поехал с нами, показался в игре и хорошо поиграл за «Таврию» несколько лет. Как-то, когда мы давно уже не виделись, а он что-то слышал о моих литературных делах, вдруг столкнулись нос к носу на вокзале. В глазах интерес и желание показать осведомленность в литературе. «Ну что… Ну как… — начал расспрашивать меня, — рукописи… не возвращаются…» «Нет, Володя, возвращаются, и еще — горят». «Ух ты, а я-то думал, мальчик (он так называет меня до сих пор), что у вас все проще, чем в футболе, оказывается, вся та же конкуренция?» «Да нет, — сказал я, — хуже — маразм». «Ух ты, да ты шо, но деньги-то капают?» «Капает, Вовик, только с конца, сам знаешь…» И мы разбежались надолго.
