открыто заявившим о своей принадлежности к масонской ложе Великий Восток Франции. Передав ему все доподлинно переданное Вечесловым, он (Барченко) просил назначить день для конспиративного присутствия кого-либо из сотрудников ГПУ при встрече Вечеслова и Соколова, дабы зафиксировать эти факты, принять соответствующие меры и т. д. Тов. Забрежнев также очень заинтересовался, сразу перешел на доверительный тон, сообщая о всех московских новостях и о том новом неомасонском движении, охватившем все верхи Главнауки. [Обещание] оказать содействие он почему-то не выполнил — доктора Соколов и Вечеслов уехали, вопрос остался открытым» [341].
Из этого донесения Владимирова можно сделать довольно парадоксальное заключение — о том, что среди сотрудников ОГПУ имелись скрытые масоны (такие, как Забрежнев) и что с ними вели борьбу лица, в прошлом также принадлежавшие к масонам (Владимиров). Но главное — что Барченко и Кондиайн находились под пристальным наблюдением со стороны ОГПУ; почти каждый их шаг фиксировался и передавался «куда следует».
По просьбе руководства ПП ОГПУ ЛВО ленинградская прокуратура не стала рассматривать дело Владимирова «в общесудебном порядке», поскольку это могло бы «причинить ущерб конспиративным методам работы в ОГПУ», а передала его в Особое Совещание Коллегии ОГПУ в Москве. В результате 17 августа 1927 г. Владимирову был вынесен приговор по статье 121 УК РСФСР — «выслать через ОГПУ в Сибирь сроком на три года» [342]. А через четыре месяца (21 декабря) Президиум ЦИК СССР во главе с А.С. Енукидзе принял решение относительно конфискованной у Владимирова библиотеки, постановив: удовлетворить ходатайство ОГПУ и передать все изъятое — 3188 книг, 24 607 единиц автографов и рукописей и 965 штук фотографий — в Областной отдел народного образования для распределения в соответствующие учреждения [343].
На этом, однако, злоключения Владимирова не кончились. В конце мая 1928 г., отбывший 9 месяцев в административной ссылке в Томском округе, он был неожиданно доставлен под конвоем в Новосибирск, а оттуда отправлен в Москву на Лубянку. Здесь 1 июня ему предъявили новое обвинение — в шпионаже в пользу Англии. Владимиров с изумлением узнал, что является резидентом английской шпионки Фриды Лесман, той самой, с которой у него в 19-м приключился мимолетный роман и которую он давно уже успел забыть. Но следователь напомнил ему о знакомстве с Лесман и о «бесследно пропавшем» из ПЧК деле её мужа англичанина Тернера, которое вёл Владимиров. Сообщниками Владимирова оказались малознакомые ему люди: С.П. Загуляев, флагманский артиллерист бригады траления и заграждения Балмора, его жена М.А. Загуляева и А.В. Евсюков — командир башенной лодки «Сунь Ят-сен» Дальневосточной военной флотилии. Сущность инкриминированного Владимирову преступления состояла в том, что он якобы занимался сбором военных сведений среди военнослужащих РККА, которые передавал Загуляеву, а тот затем переправлял их за границу — в Англию, Ф. Лесман [344]. Владимиров, однако, виновным себя не признал. Находясь в тюремной камере, он пишет отчаянные письма в прокуратуру, просит представить ему «конкретные обвинения», а не «пустые слова». Но это был глас вопиющего в пустыне. 5 ноября 1928 г. — вскоре после разрыва англо-советских отношений, в самый разгар шпиономании в стране — ОС коллегии ОГПУ вынесло приговор «четверке английских шпионов» — Загуляева и Владимирова расстрелять, Евсюкова и Загуляеву отправить в концлагерь на 5 лет [345].
В июне 1927 г. в Ленинграде был арестован также и П.С. Шандаровский, один из соруководителей ЕТБ, по обвинению в «попытке создания масонской ложи» (группа М.А. Радынского). На допросе бывший ученик Гурджиева, впрочем, решительно все отрицал: «О масонстве я знаю только по литературе. С масонами никогда не был связан. Вообще же я никогда ни в каких религиозных или других подобных объединениях не участвовал» [346]. Дело о группе Радынского, однако, вскоре развалилось, и Шандаровского вместе с другими арестованными освободили из-под стражи под подписку о невыезде. О его дальнейшей жизни нам ничего не известно.
В 1927 г. оборвалась жизнь еще одного покровителя Барченко — 27 декабря в Москве скончался В.М. Бехтерев. Произошло это вскоре после произведенного им медицинского освидетельствования Сталина. Это наводит исследователей на мысль о том, что скоропостижная смерть Бехтерева — от отравления — была насильственной. В декабре того же года тяжелая болезнь свалила и Барченко, заставив его прервать начатое второе письмо Г. Цыбикову.
Летом 1936 г., в канун большого террора, в ленинградской тюрьме «Кресты» оказались еще двое старых знакомых Барченко — Э.М. Отто и А.Ю. Рикс. Оба проходили по делу так называемых «фонтанников» — участников эстонской «троцкистской террористической организации», возглавлявшейся профессором Комуниверситета им. Сталина Я.К. Пальвадером. Отто, работавшего фотографом в Русском музее, и его приятеля Рикса, заведующего ленинградским отделом сектора валюты и внешней торговли НКФ СССР, обвинили в подготовке теракта против членов ЦК КПЭ и Эстсекции Коминтерна Я.Я. Анвельта и Х.Г. Пегельмана. С этой целью первый из заговорщиков весной 36-го якобы изготовил «адскую машину собственной конструкции» [347]. Поводом для покушения послужило разоблачение Риксом этих двух старых членов партии как бывших сотрудников царской охранки. В результате 11 октября 1936 г. Выездная сессия Военной коллегии Верховного Суда СССР под председательством В.В. Ульриха вынесла всей пятерке «фонтанников» — Я.К. Пальвадеру, Р.И. Изаку, А.И. Сорксепу, А.Ю. Риксу и Э.М. Отто — смертный приговор [348]. (В ходе следствия всплыл, между прочим, любопытный факт — первая жена Отто, Минна Петровна Инт, работавшая в 1917–1919 гг. в секретариате Г.Е. Зиновьева, находилась в интимной связи с могущественным главой Петросовета!)
О жизни самого Барченко между 1930-м и 1937 годом нам известно, к сожалению, очень немногое. Так, в 1934–1935 гг. он пытался завязать отношения с бывшими учениками Гурджиева. От Меркурова, как уже говорилось, он получил дневник Александра Никифоровича Петрова и тогда же написал Петрову в Грозный, где тот работал инженером. Петров немедленно откликнулся на письмо и через некоторое время сам приехал в Москву — остановился на квартире у Барченко, где прожил около двух недель. Однако ничего нового о Гурджиеве и его «работе» за границей он сообщить не смог [349].
Несмотря на ужесточение политического режима в стране — показательные процессы, первые волны массовых репрессий, антирелигиозную вакханалию, Барченко не отказался от добровольно взятой на себя просветительской миссии и с завидным упорством продолжал добиваться встречи с руководителями советского государства. В начале 1936 г. он настойчиво просил своего патрона, Г.И. Бокия, в то время возглавлявшего 9-й отдел ГУГБ НКВД, свести его с Молотовым и Ворошиловым, но Глеб Иванович выполнить эту просьбу явно не торопился. Досадуя на медлительность Бокия и, возможно, подозревая его, как и Тамиила, в измене, Барченко обратился тогда за помощью
