По всей вероятности, в тюрьме Тури ди Бари была заполнена двадцать одна тетрадь. Об этом свидетельствует хотя бы то обстоятельство, что на каждой странице этих тетрадей имеется печать тюрьмы в Тури. Но есть еще одиннадцать тетрадей. Страницы их не проштемпелеваны, а сами тетради не датированы. Они, почти несомненно, относятся к периоду, последовавшему за переводом в Формию (а может быть, какая нибудь из них заполнена даже в период пребывания в «Квисисане», но на этот счет никаких определенных данных пока не имеется).
Во всех тетрадях в общей сложности 2848 страниц. При расшифровке это составило 4000 страниц машинописи, или сто шестьдесят печатных листов — целое собрание сочинений в 10–12 томов солидного объема.
Тетради, возникшие в Тури, — это целый конгломерат заметок и исследований. Здесь нет особой заботы об их формальном единстве и цельности. Видимо, Грамши записывал свои мысли так и в той форме, в какой они явились его умственному взору,
А затем приходит очередь тетрадей второй группы. В них также новые мысли и новые рассуждения. Но главная цель Грамши в процессе работы над ними — это придать цельность предшествующим своим исследованиям, привести предыдущие свои записи в определенный порядок; одним словом, упорядочить и обработать результаты своих работ, итоги своих раздумий и размышлений.
Антонио Грамши не рассматривал свои «Тетради» как некий завершенный труд. Он считал записи, помещенные в них, лишь «основным материалом для ряда будущих основополагающих очерков». Еще 8 февраля 1929 года в тетради первой Грамши сформулировал первоначальный план своей работы. Некоторые положения этого первого плана были расширены и развернуты во втором плане, относящемся к 1932 году; он настолько интересен, что хочется привести его почти полностью:
«Предварительный характер этих заметок и замечаний как записок „для памяти“. Они могут составить основу для отдельных очерков, а не для органического труда синтетического характера. В них нет подразделения на основную часть изложения и второстепенные подробности, на „текст“ и то, что должно поместиться в подстрочных примечаниях; они содержат отчасти утверждения еще не подтвержденные, утверждения, которые можно было бы назвать „вступительно-приблизительными“, в ходе дальнейших исследований они могут быть отвергнуты или же может оказаться, что верными являются как раз утверждения диаметрально противоположные. По вышеупомянутым причинам нельзя ставить им в укор расплывчатости и неопределенности обозначения темы; в действительности у меня нет ни малейшего намерения создавать туманный сборник исследований об интеллигенции или какую-либо энциклопедическую компиляцию, которая могла бы заполнить собой всевозможные „пробелы“.
Основные положения — Общее вступление — Развитие итальянской интеллигенции до 1870 года: отдельные периоды — Народная литература романов-приложений — Фольклор и здравый смысл — Проблема литературного языка и диалектов — Потомство отца Брешиани — Реформация и Возрождение — Макиавелли — Школа и просвещение — Роль Б. Кроче в итальянской культуре в эпоху до первой мировой войны. Рисорджименто и партия Действия — Уго Фосколо и формирование национальной риторики — Итальянский театр — История Католического Действия — Католики интегралисты, иезуиты, модернисты — Средневековая община, экономически-корпоративная фаза государства — Космополитическая роль итальянской интеллигенции до XVIII века — Реакция на отсутствие национально-народных черт в итальянской культуре: футуристы — Единая школа и ее значение для всей организации национальной культуры — „Лорианизм“ как одна из характерных черт итальянской интеллигенции — отсутствие якобинства в итальянском Рисорджименто — Макиавелли как техник политики и интегральный политик».
Что и говорить, программа очень и очень широкая и увлекательная!
Тетради подлежали просмотру, заключенный должен был представлять их в дирекцию тюрьмы. Тюремная администрация едва ли была особенно сильна в вопросах философского и исторического порядка. Но определенные имена и термины могли броситься ей в глаза и настроить ее на более бдительный лад, поэтому терминология «Тетрадей» порой нарочито туманна.
Например, в «Тюремных тетрадях» Грамши много пишет о некоей «Философии практики». Что же это такое? Под этим термином-псевдонимом Грамши подразумевает марксизм; видимо, напиши он, так сказать, открытым текстом — марксизм, и тетради его стали бы рассматриваться как нечто подрывное и государственно опасное.
Несмотря на некоторую сложность стиля изложения, во многих случаях мы должны будем дать слово самому Антонио, чтобы читатель смог — в оригинале, а не в пересказе — ощутить всю великолепную диалектику, столь органически присущую всему его творчеству. Эта великолепная диалектика мысли не могла не отразиться и на чисто внешней, стилистической форме сочинений Грамши. Грамши-писатель не гнался за внешней красивостью. Но сложность и утонченность мысли не могла не повлечь за собой и известной формальной усложненности. Нужно учесть еще дополнительную усложненность перевода, ибо за ряд синтаксических построений ответственность должна быть возложена уже не на автора, а на его иноязычных истолкователей. Но и при учете всех этих факторов, неизбежно затрудняющих чтение, Грамши стоит читать в его подлинном виде, и, отчасти из этих соображений, пишущий эти строки не скупится на цитаты. Стиль — это человек, это уже давно стало общим местом, и то, что человек написал сам, хотя бы и не о себе самом, характеризует его, быть может, гораздо полнее и глубже, чем самая филигранная романизированная биография…
«Тюремные тетради» — документ в своем роде единственный и неповторимый.
Много было в истории человечества узников, осужденных, заключенных, лишенных радостей свободы, в одиночестве, в тюремном одиночестве склонявшихся над рукописью, — людей, торопившихся запечатлеть на бумаге обуревающие их мысли и чувства.
Антонио Грамши был прежде всего политическим борцом, борцом истинным и беззаветным и не пощадившим жизни своей, сознательно пошедшим на величайшие муки и величайшие испытания. Но, пожалуй, в натуре его преобладали черты ученого, поэта, философа. Они, эти черты, отступали на задний план в те годы, когда он находился в самой гуще политической борьбы. А в годы тюремного заключения, в последние годы жизни, оторванный и отторгнутый от людей, от соратников по революционной борьбе, от родных и близких, — как мог поступить Антонио, что он мог сделать, чтобы и в этих тягостнейших условиях оставаться полезным своей стране, своей партии, своему народу? Он должен писать, писать во что бы то ни стало. Для него это не просто отдушина, бегство от одиночества. Нет, это его борьба, это его способ продолжать борьбу за дело всей его жизни, только иными средствами. И здесь, в тюремной камере, он остается революционером, он ведет революционную борьбу. И, стало быть, он активен. Он по-прежнему связан с миром.
