— Э-э-э! Какой же у тебя грязный ствол. Ты же не чистишь ружья, болван! Какой же ты после этого солдат? Поди почисти ружье, а потом уже приходи меня расстреливать…
Бандиты растерялись. Тут, кстати, послышался шум моторов немецких машин, и все пятеро мгновенно исчезли. Больше они к нам не заходили и вообще перестали по ночам пристреливать оккупантов.
А много лет спустя один из офицеров, оказавшийся проездом в Париже, нашел «руссише фрау», мадам Кюниссе, на улице Вашингтона и совершенно неожиданно появился в дверях ее квартиры. Она приняла его, угостила чаем, они вспоминали военные годы в Пуйи. Немец говорил:
— Ах, как вы оказались правы, фрау Кюниссе, когда предупреждали нас, что мы проиграем войну с Советише Юнион! Помните, как вы нас пугали: «Погонят вашего Гитлера, как Наполеона!» Я потом часто вспоминал ваше предупреждение!
* * *
Случилось самое страшное в жизни Жюльетты — умер Капитан. Заболел и умер. Жизнь раскололась. Капитан был половиной ее существа, и, когда его не стало, Жюльетта не знала, что ей делать со своей второй, неприспособленной, половиной, которая ей стала не нужна. Все остановилось. Невыносимая мука одиночества и безвыходности погружала ее в невменяемость. Ни сестра, ни дочь, ни внуки не могли вернуть ее к действительности.
В безысходном отчаянии бродила она по улицам Парижа, и те самые, родные ей улочки, перекрестки, магазины, по которым она всегда топала своими веселыми, сухими ступнями, теперь стали ей чужими, незнакомыми, даже ненавистными. Смысл жизни был утерян. Покончить с жизнью? Пробовала. Однажды приняла кучу снотворного и уже было кончалась. Но утром забежала племянница со своим ключом, открыла дверь, вошла к тетке, застала ее без сознания с запиской на груди: «Умираю по собственному желанию». Так было задумано Жюльеттой заранее, чтобы не подумали, что племянница могла усыпить ее для получения наследства. Но пульс еще прослушивался, и племянница тут же вызвала «скорую помощь», и Жюльетту довольно быстро привели в чувство. Трагикомическая ситуация!
Пробовала топиться, но ей, привыкшей к воде как к воздуху, это было довольно трудно. Кто-то купался на берегу и вытащил ее. Осталась жить. Вся высохла, очерствела, ничто не радовало, даже природа. Родные заботились о ней, навещали, но она просто никого не замечала. В опустевшей квартире ее жили только воспоминания. Приходили на имя Капитана какие-то периодические издания, справочники, журналы (он обычно подписывался на годы). Жюльетта принимала их из рук почтальонов, расписывалась и долго стояла в передней, держа в руках бандероль как последнюю связь с Капитаном. Потом складывала все на столик, где лежала уже гора нераспечатанных посылок.
Ей советовали поменять квартиру на более скромную и недорогую. Ни за что! Здесь жил Капитан, и отсюда она не уйдет никуда! Только лето — в Пуйи, а зимой — здесь, на улице Вашингтона, в этих старых стенах, видевших Капитана, слышавших его голос. Так шли годы…
— Единственной моей мечтой было попасть снова в Россию, — говорила мне Жюльетта. — Но связь с Союзом после войны была утеряна. Что делать? И вот тут мне пришла в голову счастливая мысль — портрет! Мой портрет, написанный твоим отцом. Я могу предложить его в дар Третьяковской галерее, но с условием, чтобы мне разрешили привезти его в Москву самой, лично. И тогда я решила пойти на улицу Гренель, в посольство, и предложить это. И представь, меня приняли с почетом и уважением и… разрешили!
Портрет находился в Пуйи, я привезла его в Париж. Все равно, думала я, дети никогда не поймут, что такое настоящая живопись. Так утешала я свою совесть — ведь портрет уходил из нашей семьи навсегда, зато я попаду на родину.
Так я попала снова в Москву. В Третьяковке мне устроили такой замечательный прием, что век не забуду! Я ведь приехала с группой французских художников, к ним меня присоединили в Министерстве культуры. Портрет, который я везла свернутым в трубку, натянули, вставили в раму, и он был показан моим французам, приглашенным на акт торжественного вручения. А какой был после этого завтрак! Потом всех водили по залам галереи. Потом — на экскурсии, в театры, в музеи. Мне удалось встретиться с друзьями, но ни Петра Петровича, ни Ольги Васильевны, ни Ивана Ивановича уже не было в живых. И тогда я пришла к вам, помнишь?
* * *
Вот с того времени наша связь с Жюльеттой не прекращается. Она стала постоянно приезжать в Москву по моим приглашениям, а я в Париж — по ее.
Наше времяпрепровождение по улице Вашингтона совсем не походило на жизнь парижанок, которую я наблюдала из окон Жюльеттиной квартиры. Когда утром хозяйки, молодые и старые, идут за провизией, несут длинные, хрустящие батоны, зелень, пакетики с порциями мясных и рыбных блюд… Все всегда экономно, аккуратно, элегантно. Они любят убрать квартиру до зеркальной чистоты, любят вовремя принять ванну, вовремя вывести собачку, вовремя попасть на сеанс в кино, все рассчитано, высчитано, учтено. Не дай Бог прийти к ним неприглашенной!..
А мы жили другой жизнью, начиная с того, что многие хозяйственные хлопоты Жюльетте казались мелочью и суетой. У нее был свой внутренний мир, который она берегла не разменянным на обычные понятия о правильном, добропорядочном поведении человека.
После неудачных попыток самоубийства она утвердилась в каком-то приватном, философском отношении к смерти, поскольку она уже перешла границу страха перед нею. Она поняла, что судьба ее — жить сколько проживется. Началось иное восприятие мира, иная оценка всех жизненных процессов, и духовная ее сущность стала превалировать над всеми житейскими потребностями.
Жюльетта не религиозна, никогда не говорит о боге, но тем не менее она строго выполняет все традиции своих предков и в ноябрьские дни поминовения усопших неизменно едет в Пуйи на могилы родных. По традиции она отмечает и религиозные праздники. Но самое главное — это ее истинно христианская психология: важно не то, о чем разглагольствуешь, а то, что делаешь, и в этом она — великий человек. Своим существованием она приносит облегчение людям. Доброжелательностью, вниманием и готовностью с неизбывной энергией помочь кому-либо, сделать добро, а не ждать добра от кого-нибудь. Оптимизм ее благотворно действует на окружающих, он создает в самой взбудораженной обстановке какое-то умиротворение, и люди нуждаются в Жюльетте морально.
И еще — она ничего не боится, шагает навстречу чему угодно без страха и сомнения. Не боится того, чего обычно люди боятся и избегают.
* * *
Каждое утро я вижу Жюльетту сидящей за столом с большим пакетом всяких лекарств. Все эти таблетки, восемь штук, предназначены на целый день. Она заглатывает их все сразу. Систематически лечиться не хочет.
