«Мне кажется, что я магнит...» — в Измаиле новая картина. Опять времена гражданской войны. Но, по иронии судьбы, теперь большевик-подпольщик Бродский уже белый офицер Брусенцов. Как там по роли он говорит своей визави: «Все с ума посходили! И вы тоже сумасшедшая. Ты покойник лежит, вам бы плакать, молиться, а вы про «белое дело» рассуждаете... Ну что ж, давайте про «белое дело»...», так вроде бы?..
Роль поручика хороша. Это, конечно, не Софрон, не бригадир Маркин или Андрей, как там его, Пчелка. Но и не аристократ-белогвардеец Говоруха-Отрок из «Сорок первого». Тут характер помощнее, независимый, настоящий «кирпич», как Любимов в таких случаях говорит.
Но за Брусенцова пришлось побороться. Утверждение проходило трудно. Высоцкий даже не ожидал такого упорства от режис- сера-постановщика Евгения Карелова. Гуревич, начальник актерского отдела «Мосфильма» оказался настоящей сукой (хорошего человека Адольфом не назовут), кричал, что дойдет до директора студии, Карелов отвечал, что он тоже дойдет. Этот фашист стал грозить именами руководителей Госкино, Евгений Ефимович предложил для экономии времени ходить по начальству вместе. Мотив у Гуревича был один, объяснял Владимир жене, мое старое: питье и «Стряпуха», и Кеосаян.
Все решилось просто. Карелов набрался нахальства, поехал на дачу к больному мастеру Михаилу Ильичу Ромму, привез его на студию, показал отснятые пробы, и старик заявил, что Высоцкий его убеждает. «После чего, — победоносно завершал письмо Высоцкий, — Гуревич мог пойти уже только в жопу, куда он и отправился незамедлительно... Я целую тебя, Люсик, и люблю, хоть это и нахально с моей стороны».
Один из авторов сценария Валерий Фрид рассказывал, что после кинопроб все поняли, «что именно таким... и должен быть Брусенцов... Невысокий, кряжистый и какой-то «непородистый». Зато в каждом движении — характер, яростный темперамент, а в глазах — тоска и ум. В зале был и Высоцкий, сидел слегка смущенный, застенчиво улыбался и, по-моему, не очень верил в то, что роль отдадут ему. Карелов пробовал и Олега Янковского, но получилось совсем неинтересно. Олег играл на пробе всех поручиков, которых видел до этого в кино».
В фильме рушилась старая Россия, вера, идеи, и на этом все- |енском катастрофическом фоне казалась незначительной пес- |$щкой гибель любви двух человек. Волей случая и режиссера в трагедийно-любовном дуэте судьба свела Владимира Высоцкого и Ию Саввину. Поначалу в представлении Ии актер Высоцкий совершенно не смыкался с поэтом Высоцким. До самого первого съемочного дня. А потом, «когда он спел, я в ту же минуту влюбилась в его песни. Ну, абсолютно. Вся целиком, без остатка... И я, что называется «с открытой варежкой», спросила: «Володя! А кто это все сочиняет?» Он посмотрел недоуменно, и вся группа с явным подозрением, что я немножко не в себе. И только поняв по моему лицу, что я не издеваюсь, а действительно — темнота непробудная в Этом плане, он спокойно сказал: «Моя жена. Все песни мне сочиняет моя жена».
Вениамин Смехов как-то сказал, что когда Высоцкий увлекался человеком, которого он избирал себе в друзья, этот человек автоматически становился Ротшильдом, даже не ожидая того. Высоцкий знал, что Смехов не любил кино, очень возмущался этим и буквально силой вытащил его на съемки. Сказал, что у Карелова есть роль барона какого-то. Мы сделаем из нее большую роль, ты — вылитый барон...
«Это — прекрасный порыв, — говорил «барон», — за который я очень благодарен этому человеку, порыв мужской дружбы — он меня вытащил из Москвы, из-под каблука супружеского, и я полетел на Дунай, в Измаил... «Да кому я там нужен?» — «Ну, поехали, я тебе говорю, тебя там ждут!» Мы подъехали, а там массовые сцены, где все идут по Сивашу... Евгений Карелов узнал, что приехал Высоцкий... Володя что-то суетится, кому-то подмигивает, я ничего не понимаю, иду в полной темноте, под какие-то всполохи света прожекторов, там подготовка к съемке: «Подготовиться ко второму дублю!»... Потом вдруг: «Внимание! В честь прибывших артистов театра на Таганке...» — и запускают наши имена — «салют!»... Действительно, салют! Володя смотрит на меня- «Видал, а?!» На следующий день была какая-то съемка... У него роль главная, ему о себе заботиться надо, а он все время ко мне: «Ну, как себя чувствуешь? Нормально? Давай! Ты текст, главное, знаешь?» — «Да там и текста- то никакого нет». — «Давай-давай!»... «О, усы! Шикарные усы! Типичный барон! Все, делаем!»... — сняли! Вместе улетаем. Я говорю- «Черт, так Одессу и не посмотрел».
Ровно через неделю вызов: «Ваше прибытие необходимо!».. Звонит Володя - у тебя есть два дня, я точно знаю по репертуару, прилетай, потому что усы не подходят, в усах ты какой-то генацвале... надо тебя обкорнать...» Я прилетел в Одессу, он стоит, улыбается, говорит, что в Измаил не надо лететь по погодным условиям, прилетишь через неделю. Два дня у тебя свободных, поедем по Одессе... И он подарил мне Одессу., причем сделал это так, как это мог сделать такой человек, очень просто и необыкновенно»
А в качестве «свадебного» подарка новобрачному, повенчанному с кино, стали бесхитростные, добрые стихи:
Служили два товарища
В одном и тем полке.
И третьего товарища
Варили в котелке.
... ... ... ... .
Всегда уверен в Вене я,
Его изображения
Да наводнят «Экран»!
Через несколько лет кинорежиссеры Алов и Наумов, рискнувшие экранизировать «Бег» Михаила Булгакова, решили, что на роль белого генерала Хлудова больше других подходит Владимир Высоцкий. Хватит, дескать, ему играть поручиков Брусенцовых, перерос, пора лампасы примерять. Но, оказалось, не все так считали.
***
Высоцкий защищал есенинского «Пугачева» от собратьев-поэтов, а Любимов как постановщик зрелищ чувствовал безусловную правоту великого режиссера Мейерхольда, в свое время предлагавшего автору дописать поэму. За помощью Юрий Петрович обратился к соседу Николаю Эрдману. Старый сказочник предложил Писать оригинальные интермедии. Высоцкий же сочинит частушки-куплеты для трех рассейских забулдыг-комментаторов происходящего:
«Андрей, Кузьма!»
«А что, Максим?»
«Чего стоймя
Стоим глядим?»
Вопрос не прост,
И не смекнем:
Зачем помост
И что наем?»
А перед тем между «господами сочинителями» состоялся не жнее примечательный диалог.
— Николай Робертович, а вы пишете что-нибудь сейчас — сценарий, пьесу или прозу?
— А вы, Володя?
— Я пишу. Только на магнитофоны.
— А я, Володя, — на века...
— Да и я, в общем-то, Николай Робертович, тоже кошусь на эти века.
