Больше того, Наташа Меклин и я дерзнули даже подражать им. Сотворили какую-то невероятно страшную символическую чепуху и шутки ради отослали летчикам бочаровского полка. Как потом нам рассказывали, у них при чтении волосы вставали дыбом.
Подражая символистам, мы с Наталкой начали писать друг другу письма. Одно свое письмо помню до сих пор наизусть.
"Я не знаю, куда ушли бледнолунные тени; я не видела, как трепетали призраки отходящих туманов; и не слышала, как наплывали нежноласковые звуки, рассыпаясь в розовом блеске утренних жемчугов. Грезы дремали. Было загадочно-сладко от мягкого, бархатного дыхания млеющей полутьмы. Но кто-то поспешно и странно-невидимо уже сматывал паутину сновидений в огромный шелестящий шар, и от этого становились осязаемы тонкие кружева мечты.
Постепенно тишина таяла в поющем хрустале звонко-голубой дали, а в необозримой выси ликующе вспыхнула лучистая беспредельность. Стало совсем ясно. Блеск.
Тонкие стрелы взметнулись вверх, и желанно открылась агатовая глубина. Из-под алмазных снегов брызнул коралловый смех. Ломко изогнулась линия мысли. В туманную задумчивость чуткого покоя начал вплетаться мелкий бисер серебряного звона. Все заволновалось. Гибкие, дремавшие в неге крылья встрепенулись, приоткрыли теплую белизну, и от нее пахнуло опьяняющей, манящей тайной.
А совсем рядом, за глухой стеной, тихо шептала безбрежность и ласкалась изумрудными, дрожащими брызгами к печальному, немому великану...
P. S. Наталка, это я пыталась в символической форме описать момент твоего пробуждения".
- Рая, где ты там пропала? - зовет со двора Руфа. Пока я здесь сидела и вспоминала, они с Лешей беседовали с хозяйкой.
Присоединяюсь к разговору.
- Мы с Домной Ларионовной переписываемся, - рассказывает Полина Ивановна. - Живет она неплохо, дочери и сыновья семьями обзавелись.
- И Витька тоже? - удивленно вырвалось у меня. Как-то не верится, что тот шустрый, озорной, шестилетний Витька стал уже отцом. А давно ли Ларионовна прикрикивала на него:
- Витька, ты, кажу, опять унты надел?
- Так я ж, мамо, не чужие, а Ирины!
У него с летчицей Ирой Себровой была особая дружба. Горести, радости, унты, шлем и даже боевая работа - все было "наше". Витька всегда с нетерпением ожидал по утрам прихода Иры. Дождавшись, расспрашивал о том, как леталось ночью, много ли стреляли немцы, как рвались бомбы. А потом, когда Ира ложилась спать, он надевал ее унты, шлем и ходил по двору, а то и по улице, еле волоча ноги в непомерно большой обувке, но гордый и довольный ведь на нем настоящее летное обмундирование, от которого, казалось, еще попахивало порохом. Но вот однажды заехал какой-то парень с усиками и подозрительно долго разговаривал с Ирой. Саша Хоменко и не догадывался, конечно, что после его визита появится облачко ревности на ясном небе дружбы между его будущей женой и Витькой.
- Ох и доставалось же Ларионовне от нас! - вспоминаю я. - Ввалимся, бывало, утром с работы, всю хату заполоним. Каждая спешит побыстрее раздеться и занять очередь на мойку калош с унтов - грязи-то тут хватало! В спешке нальем, конечно, напачкаем - ведь нас человек пятнадцать у ней было. Потом каждая потихоньку просит Домну Ларионовну поставить ее калоши поближе к плите, чтобы успели высохнуть к вечеру. И ни разу не слышали мы от Ларионовны упрека, не видели косого взгляда. А когда весной улетали отсюда, то она уже в последний момент начала торопливо рассовывать нам в рюкзаки вяленую рыбу, "Может, - говорит, - в Крыму-то поначалу и есть нечего будет. Так вот хоть рыбку пожуете". Угадала, рыба очень пригодилась в первые сутки.
- Вы тоже в этом доме жили? - спрашивает Полина Ивановна Руфу.
- Нет, я вон в том, через дорогу. Там хозяев не было тогда.
Поговорив еще немного, мы поблагодарили Полину Ивановну и направились к дому напротив. Сейчас в нем живут мать с дочерью н еще маленький щенок и котенок. Смешной лохматый песик звонко затявкал на нас.
- Ты что ж, своих не узнаешь? - стыдит его Руфа. К сожалению, интересной беседы с хозяйкой у нас не получилось. Она не жила здесь во время войны и не могла говорить на волнующую нас тему. Знала только, что около школы, на небольшом кладбище воинов, есть могилы двух летчиц. Но об атом мы сами помнили. Похороны подруг не забываются.
Я видела, что у Руфы нет желания входить в хату (дом перестроен заново), поэтому предложила:
- Тронемся дальше?
- Да, пожалуй.
В центре поселка за невысокой деревянной оградой - несколько могил. Они расположены аккуратными прямоугольниками вокруг белого обелиска со звездой наверху. На одной из сторон обелиска написано:
ПОГИБШИЕ ВОИНЫ
Бондарева А. Г.
Володина А.
Маренко П. П.
Дедушев И. М.
Напротив памятника, ближе к дороге - две могилки рядышком, одна к другой прильнули.
...Это случилось мартовской ночью 1944 года. Стык двух морей часто создавал плохую погоду. В ту ночь мощный туман быстро надвинулся с юга, и, когда Аня Бондарева с Тосей Володиной возвращались из Крыма с задания, Таманского полуострова уже не было. Ничего не было, кроме тумана. Я понимаю, как им было одиноко и тревожно лететь над седым бескрайним полем. Никаких признаков жизни внизу. Можно бы рискнуть пробиться сквозь туман, но это очень опасно. Где море? Где земля? К тому же у молодого экипажа еще не было достаточного опыта полетов в сложных метеоусловиях, как у ветеранов полка, которые прошли нелегкую школу борьбы с коварной кавказской погодой. Кружились, очевидно, в надежде, что туман рассеется или образуется окно. Но горючее кончилось. Упали в туман. А там - плавни...
Хоронили их в дождливый ветреный день 28 марта. Играл оркестр. Можно было плакать открыто - слезы мешались с каплями дождя. Винтовочный залп прозвучал последним аккордом к похоронной музыке.
С тех пор прошло 20 лет. Но и сейчас отзвуки прощального салюта болью отдаются в сердце.
Кладем на могилы скромные цветы. Такими же скромными были и две молодые девушки.
Тихо на кладбище. Вечным сном спят здесь воины. И совесть перед ныне живущими чиста - они до конца выполнили свой человеческий долг... Не забывайте об этом, жители Пересыпи! Следите, чтобы тропинки к могилам не зарастали травой. Сюда еще не раз придут летчицы 46-го гвардейского Таманского полка. Сюда не раз придут матери погибших.
Едем по косе Чушка. Дорога неважная. Временами кажется, будто она ниже уровня моря и волны вот-вот перехлестнут через плоскую береговую каемку. А море сегодня сильно волнуется. Оно покрыто белыми гребешками.
- Где-то здесь стояла наша зенитка, которая нас с Полиной чуть не убила, - вслух размышляю я.
- Ты что-то путаешь, - говорит Леша, - как это "паша" и "чуть не убила"?
