Хозяйка воскликнула:
— Как известно, соловья баснями не кормят. Прошу к столу!
В столовой, освещенной свечами, стол ломился от русских блюд: осетр, расстегаи, блины, грибы, гусь с яблоками и — мать честная! — две хрустальные вазы с черной и красной икрой… Куда я теперь со своей баночкой? Наступит ли тот момент «к месту», когда, хотя бы изобразив шутку, можно будет преподнести свой сувенир из Москвы?..
Оживление за столом царило такое, будто все мы были близко знакомы тысячу лет. Однако, закусывая «Смирновскую» водку «ихней» икрой, я все думал о своей: когда же я ею «осчастливлю»? Мне казалось, что моя баночка уже так нагрелась в кармане, что…
Постучав вилочкой по тарелке и дождавшись тишины, Елена Андреевна обратилась ко мне:
— Евгений! — Это имя звучало в ее произношении, как слово, вырванное из стихов Пушкина, — округло и музыкально. — Мы не простим себе, если не воспользуемся присутствием в нашем доме русского актера. Пожалуйста, что-нибудь из нашей поэзии, прозы…
И я читал. Читал с удовольствием и (сам это чувствовал) проникновенно, я был в ударе… А слушатели… Слушатели с увлечением (о! это счастье для артиста) погружались в мир Твардовского («Василий Теркин»), Горького («Однажды осенью»)… Атмосфера была неповторимая…
— Теперь, Евгений, не откажите нам в удовольствии послушать Шолохова… — попросила хозяйка.
Я не сомневался, что эта идея исходила от того же Александрова — видел, как он шушукался с Еленой Андреевной.
Мне и самому очень хотелось узнать, как будут слушать монолог дерзкого революционного мечтателя Макара Нагульнова люди, выросшие «на противоположной стороне»… Вспомнил, как однажды «на нашей стороне» мне, по сути дела, не дали прочитать этот монолог.
А было так. В большой студии «Останкино» записывался праздничный концерт, в котором выступал и я. Спустя неделю в телеэфире я не обнаружил ни себя, ни монолога моего Макара… Что случилось?.. Почему? Почему вырезали без предупреждения, без извинения?..
Позвонил режиссеру передачи Виктору Черкасову. Почувствовал, что этому порядочному человеку трудно было подыскивать в разговоре со мной аргументы… Потом он не выдержал и сказал напрямик:
— Понимаешь, старик, это такое хамство! (Слово, конечно, было более острое.) — Он назвал фамилию очень большого телевизионного начальника, который приказал: «Матвеев сыграл роль Леонида Ильича, а тут вдруг дурацкие шуточки Нагульнова про баб. Вырезать!»
Сейчас я читал здесь, в Америке. Какая это прелесть — видеть горящие глаза слушателей, слышать их смех, хлопки в ладоши…
Елена Андреевна, подойдя ко мне, растроганно сказала:
— Это вам от нас!..
И вручила мне поэтический сборник Высоцкого «Нерв», В Москве эту книжку я достать не смог, а тут — «будьте любезны»…
Расставаться не хотелось, но надо было. Не скрою, что приятно было слышать: «Побудьте еще! Не уходите!»… И думалось: «За что жизнь так разбросала хороших людей по земле?» Когда я поднимался со своего места, почувствовал, что баночка в кармане перевернулась… Нет, подумал я, «Нерв» и икорка — несовместимы. Как-нибудь потом преподнесу…
Елена Андреевна проводила нас к машине. Тут я расхрабрился и вытащил многострадальную баночку.
— Вам — из России, — промямлил я.
Елена Андреевна двумя руками прижала сувенир к груди и не сразу вымолвила:
— Как это приятно!.. Дай Бог вам счастья!..
Уже в машине Дюжев, любитель побалагурить, сказал:
— Нет, тебя, Матвеев, в приличный дом нельзя пускать.
— Что такое? — насторожился я.
— Довел, понимаешь, своей икрой хорошую женщину до слез! — И захохотал, довольный собой.
— Это вам показалось, — ответил я, а сам подумал: «А может, и нет…»
Про Америку и ее контрасты написано и рассказано столько, что об этом и упоминать бы не стоило, но… Куда деться, если это действительность?
Принимавшие нас гостеприимные президенты фирмы «Интернациональный фильм» Джерри Рапопорт и Джон Капстайн все делали для приятного и полезного нашего пребывания в США: дорогие отели, комфортабельные автомобили, престижные кинотеатры, где шли наши фильмы, обеды и ужины в знаменитых ресторанах, посещения театров, музеев, интервью крупным газетам…
Но ветры «холодной войны» пронизывали иногда до дрожи. В Нью-Йорке на фронтоне одного из кинотеатров красовалась в обрамлении разноцветных лампочек афиша моего фильма «Бешеные деньги». У входа нас ожидала группа молодых людей, желающих получить автографы. Мы немало удивились — кто нас знает в Америке, закрытой для нашего кино? В стране, где киноиндустрия тратит бешеные деньги (извините за каламбур) на популяризацию своих звезд? Оказалось — знают. Эти молодые люди искренне сокрушались, что не могут попасть в зал: кто не успел купить билет, кто потому, что дорого…
Не осталось нами незамеченным и другое — чуть в отдалении стояли двое парней с развернутыми перед собой плакатами. На одном, где было написано по-русски, я прочел: «Коммунистическую пропаганду — вон!» Интересно, кого же так напугал А.Н.Островский своими купцами, свахами и князьками?
— Кто эти юноши? — поинтересовался я.
— Не наши, — ответили несколько голосов, и было заметно, что окружившие нас молодые американцы немало огорчены.
Хозяева кинотеатра приняли нас с необыкновенным радушием. Вале Теличкиной и нашей переводчице Луизе Анишенковой преподнесли потрясающей красоты букеты, угощали разнообразными прохладительными напитками и кондитерскими изделиями… Но все же что-то меня настораживало: хозяева были заметно напряжены, перешептывались между собой, выходили из комнаты, снова входили… Взглянув на часы (на циферблате было 19.10), я удивился: американцы — деловые люди, умеющие дорожить каждой минутой, и вдруг уже десять минут не начинают сеанс.
Дюжев и Александров делали вид, что ничего не замечают и ничему не придают значения — попивали себе из крошечных чашечек ароматный кофе.
— Что происходит? — стараясь не привлекать к себе внимания, спросил я.
— Не здесь, — хохотнул Дюжев, сделав вид, будто рассказал мне анекдот.
Спустя еще двадцать минут нас пригласили на сцену, предупредив о краткости выступлений. Мы с Теличкиной молчали, а Александров сказал:
— Леди и джентльмены! Фильм, который сейчас будет на экране, мы видели, а Нью-Йорк — нет. Пожалуйста, вам — фильм, а нам — город!..
Американцы дружными аплодисментами отблагодарили нас за ненавязчивость.
— Так что же произошло?!. — допытывался я уже на улице.
Александров многозначительно оглянулся по сторонам, но ничего не изрек, а Дюжев, хотя и с нервным смешком, все же ответил:
