Для меня этот фильм незабываем и тем, что он создавался в атмосфере содружества и взаимной любви всех участников. А это, поверьте, встретишь нечасто.
За восемь съемочных месяцев я всего один раз на несколько дней слетал в Москву. Прилетел обратно в Хабаровск, туда же прилетели японцы. Дальше мы должны были вместе ехать в Арсепьевск. Приземлились очень рано, часов в шесть. Решили пойти позавтракать. Выяснилось, что в буфете ничего нет. Мне стало неловко, я отправился на переговоры. Говорю: «Дайте хоть чай с хлебом». Подходит милиционер. Я ему: «Опозоримся перед японцами, достаньте хоть что-нибудь». Подошла официантка. Говорит: «Есть водка». Принесла водки, шампанского. Потом нашла консервы. Милиционер из дому принес соленых огурцов. Кто-то принес грибов, сделали салат. Короче говоря, получился такой банкет — японцы ошалели. Вышли, я спрашиваю: «Сколько мы должны?» А они отвечают: «Не обижайте нас. Лучше дайте автограф». Мы писали благодарственные слова прямо на меню.
Вообще популярность у нас там была фантастическая. По улице не пройдешь — каждый считал за честь пригласить в гости. Мы могли спокойно обходиться без суточных. Я к тому времени был уже человеком опытным и старался деликатно, чтобы не обидеть никого, от этих приглашений под всяким предлогом отказываться, а Максиму Максимовичу все это было вновинку. Он стеснялся, а в результате после этих многочисленных «гостей» он даже занемог и попал в больницу.
Мунзук — замечательный человек. Добрый, искренний, чем-то похожий на Дерсу. Позже я познакомился и с его женой, и с одной из дочерей. Сейчас ему уже восемьдесят пять лет, он почти слепой. У него дикое количество внучат, иногда он путает, от какой дочки у него какие внуки. Помню, однажды под Уссурийском мы снимали сложную сцену — рвали камыш, поранили все руки до крови, мало того что холодно, да еще включили ветродуи. Закончили сцену, он ко мне подошел и говорит: «Пойдем ко мне, посидим, Галька внука родила». Мы пошли, выпили, поздравили его. Дня через два он подходит ко мне такой убитый и говорит: «Никому не говори. Не Галька родила, другая дочь».
Когда он приезжал в Москву, обязательно бывал у меня. Всегда утром, хоть в пять часов, обязательно звонил и сообщал: «Я прилетел». Это знак большого уважения ко мне.
Мы с Максимом Максимовичем стали почетными гражданами Арсеньевска. Наши имена высечены на доске в музее. Я этим горжусь.
Съемки в фильмах, конечно, помогали и материально — зарплаты у молодых артистов были маленькие. Пока я снимался у Куросавы, жена с маленькой дочкой оставалась одна. Конечно, ей приходилось нелегко, но я присылал им деньги, что давало возможность безбедного существования. Здесь мы получали суточные побольше, чем обычно, — вместо двух рублей шестидесяти копеек целых три рубля пятьдесят, кроме этого, пас бесплатно кормили, добавляли северные. Одним словом, в итоге я получил одиннадцать тысяч — это были очень приличные деньги. Именно тогда я купил свою первую машину «Жигули». Она стоила семь тысяч двести рублей. Купить ее тоже оказалось непросто — профком должен был решить, достоин ли я этого.
Я снимался во многих фильмах, у очень известных режиссеров, но «Дерсу Узала» забыть нельзя. С ним связано очень многое, и главное, конечно, общение с гениальным Куросавой. Это самый размеренный и уравновешенный его фильм. Яростный темперамент Куросавы, так хорошо знакомый по «Расемону» и «Красной бороде», здесь не проявился. Привычная для него интонация — вопль, смятение — начисто отсутствовала. Эта картина ровного дыхания. В ней он стремился показать людей, вошедших в эмоциональный контакт с природой, являющихся ее частью, людей, чья психика не разрушена игрой трагических жизненных обстоятельств. Поэтому он, который раньше так тяготел к павильонным съемкам, вытолкнул героев на природу, в естество.
Смотришь этот фильм и слышишь шум леса, в нем все естественно, как сама природа. Там потрясающая музыка Исаака Шварца. Только Куросава смог услышать и передать это на экране, как звучит лес, как журчит вода. Многие считали, что по этому произведению можно было сиять вестерн, он же снял очень спокойный фильм. Картина имела необычайный успех. Ее сразу купили девяносто четыре страны. Тогда это был рекорд. Как лучший иностранный фильм, он получил «Оскара».
Правда, ни я, ни Мунзук «Оскара» получать не ездили. Я вообще о присуждении узнал, можно сказать, случайно. Пришел в театр, а мне говорят: «Тебе звонили из японского посольства». Оказывается, звонил атташе по культуре, чтобы сообщить, что «Дерсу Узала» получил премию, и поздравить нас с Мунзуком. Потом мне позвонила жена, которой в свою очередь позвонила подруга, работавшая в «Известиях». Она поздравила Ольгу и спросила: «Юра, конечно, в Америке?» Ольга говорит: «В какой Америке? Он в театре. У него спектакль вечером». Подруга удивилась и сказала, что мы получили «Оскара». На следующий день мы узнали об этом и из центральных газет. Затем в газетах наши фамилии уже не назывались. Как будто и не награждали никаким «Оскаром» и мы к этому ровно никакого отношения не имеем. Через какое-то время я встретил одного известного критика в Союзе кинематографистов, и он, захлебываясь от восторга, стал мне рассказывать, как в Америке он видел эту церемонию и что, когда назвали наши фамилии, весь зал встал. Я послушал, но на меня это впечатления не произвело.
Статуэтку «Оскара» позже я увидел в Японии. Там мне даже дали ее подержать, по мне стало как-то стыдно и неудобно. В Москве же меня никто даже не счел нужным пригласить в Госкино. Никго не пожал руки и не сказал «спасибо» за тот вклад, который мы сделали в мировое искусство. Не предложили мне сфотографироваться с «Оскаром» в руках на память, чтобы моя внучка узнала, что дедушка хотя бы держал эту статуэтку. Правда, надо мной иногда подшучивали. Мой друг в Праге, актер Яромир Ганзелик из «Театра на Виноградах», всегда всем говорил: «У Юры есть «Оскар» — и как-то даже подарил мне игрушечного «Оскара».
Прошли десятилетия. Году в 1990-м у нас впервые показывали прямую трансляцию вручения «Оскара» из Америки. В Концертном зале «Россия» собрали наших актеров, режиссеров, операторов. Меня туда гоже пригласили. Когда я увидел эту церемонию своими глазами, мне захотелось высказать все, что я думаю по этому поводу. Захотелось выйти на Красную площадь и биться головой о брусчатку. Я встал и пошел домой. Было раннее утро, тепло. А я шел и ревел белугой, благо вокруг никого. Я думал, за что же меня так унизили и, самое главное, почему у меня украли мой звездный час. Больше он не повторится.
Я вижу себя с Мунзуком на этом постаменте. В руках у нас эта статуэтка. Зал стоит и аплодирует. Но за нас ее получил, наверное, кто-то из посольства или из Госкино.
