Дымов Осип Степаныч, 31 год. «…Был врачом и имел чин титулярного советника. Служил он в двух больницах: в одной сверхштатным ординатором, а в другой – прозектором… Частная практика его была ничтожна, рублей на пятьсот в год…»; «…Это был такой ученый, какого теперь днем с огнем не найдешь… Служил науке и умер от науки. А работал, как вол, день и ночь» («Попрыгунья», 1892).
Дырявин, учитель математики в частном пансионе мадам Жевузем. «Учитель давно уже дал урок, и ему пора уходить, но он остался, чтобы попросить у начальницы прибавки. Зная скупость «старой шельмы», он поднимает вопрос о прибавке не прямо, а дипломатически» («В пансионе», 1880).
Дядечкин Захар Кузьмич, отец семейства. «…С ненавистью глядит на часы и, походив немного, подвигает большую стрелку дальше на пять минут» («Мошенники поневоле», 1882).
Евлампий, «или, как называли его почему-то актеры, Риголетто».
«– Послали б за мной, и я бы вам давно банки поставил! – сказал он нежно, обнажая грудь Шипцова. – Запустить болезнь нетрудно!» («Актерская гибель», 1886).
Евстигнеев Тихон, «содержатель трактира на большой дороге» («На большой дороге», 1885).
Евстрат Спиридоныч, «старик в полицейском мундире».
«– Прошу вас выйти отсюда! – прохрипел он, выпучивая свои страшные глаза и шевеля нафабренными усами» («Маска», 1884).
Егор, брат трактирщицы, «сытый, здоровый, мордастый, с красным затылком». «…Как пришел со службы, так и сидел все дома, в трактире, и ничего не делал» («На Святках», 1899).
Егор Власыч, егерь, «высокий узкоплечий мужчина лет сорока, в красной рубахе, латаных господских штанах и в больших сапогах» («Егерь», 1885).
Егор Саввич, художник. «…Космат… до безобразия, до звероподобия… выпивает рюмку, и мрачная туча на его душе мало-помалу проясняется, и он испытывает такое ощущение, точно у него в животе улыбаются все внутренности» («Талант», 1886).
Егоров Кузьма Егорыч, фельдшер. «…В ожидании, пока запишутся больные, сидит в приемной и пьет цикорный кофе» («Сельские эскулапы», 1882).
Егорушка – см. Князев.
Елдырин, городовой. «Сними-ка, Елдырин, с меня пальто…» («Хамелеон», 1884).
Елизаров Илья Макарыч, Костыль, плотник. «…Давно уже был подрядчиком, но не держал лошади, а ходил по всему уезду пешком, с одним мешочком, в котором были хлеб и лук, и шагал широко, размахивая руками»; «Кто трудится, кто терпит, тот и старше» («В овраге», 1900).
Епиходов Семен Пантелеевич, конторщик. «Я развитой человек, читаю разные замечательные книги, но никак не могу понять направления, чего мне собственно хочется, жить мне али застрелиться, собственно говоря, но тем не менее я всегда ношу при себе револьвер» («Вишневый сад», 1904).
Еракин, «молодой купец, жертвователь».
«– Дай Бог, чтоб! – говорил он, уходя. – Всенепременнейше! По обстоятельствам, владыко преосвященнейший! Желаю, чтоб!» («Архиерей», 1902).
Ергунов Осип Васильич, фельдшер, «человек пустой, известный в уезде за большого хвастуна и пьяницу» («Воры», 1890).
Еремеев Егор Иваныч, купец, миллионер, городской голова. «При таком морозе и бедность вдвое, и вор хитрее, и злодей лютее… Мне теперь седьмой десяток пошел… и я все позабыл: и врагов, и грехи свои, и напасти всякие – все позабыл, но мороз – ух как помню!» («Мороз», 1887).
Ермолай, дворник на даче Мигуева. «Прежде, когда жила Агнюшка, не пускал чужих, потому – своя была» («Беззаконие», 1887).
Ефрем, садовник, «маленький седовласый старичок с лицом отставного унтера» («Шведская спичка», 1883).
Жевузем Бьянка Ивановна, владелица частного пансиона, «сухая лимонная корка». «Хорошие успехи могут быть только при внимании и прилежании…» («В пансионе», 1886).
Жезлов Савва, престарелый настоятель Свято-Троицкой церкви, отец преуспевающего столичного адвоката («Святая простота», 1885).
Желтухин Леонид Степанович, «не кончивший курса технолог, очень богатый человек» («Леший», 1889).
Жигалов Евдоким Захарович, отставной коллежский регистратор. «А по моему взгляду, электрическое освещение – одно только жульничество… Всунут туда уголек, да и думают глаза отвести!.. Ты давай огня – понимаешь? – огня, который натуральный, а не умственный!» («Свадьба», 1889).
Жигалова Дашенька, невеста. «Они хочут свою образованность показать и всегда говорят о непонятном» («Свадьба», 1889).
Жигалова Настасья Тимофеевна, мать Дашеньки. «Слава Богу, прожили век без образования и вот уж третью дочку за хорошего человека выдаем» («Свадьба», 1889).
Жилин Иван Гурьич, секретарь суда, «маленький человек с бачками около ушей и с выражением сладости на лице» («Сирена», 1887).
Жирков Дмитрий Григорич. «…Находился в благодушном состоянии человека, который недавно поужинал, хорошо выпил и отлично знает, что завтра ему не нужно рано вставать» («Неприятная история», 1887).
Жмухин Иван Абрамыч, отставной казачий офицер, «служивший когда-то на Кавказе, а теперь проживающий у себя на хуторе, бывший когда-то молодым, здоровым, сильным, а теперь старый, сухой и сутулый, с мохнатыми бровями и с седыми зеленоватыми усами» («Печенег», 1897).
Жмухина Любовь Осиповна, «поповна, колокольного звания… маленькая, худенькая, с бледным лицом, еще молодая и красивая; по платью ее можно было принять за прислугу».
«– А это, позвольте представить, – сказал Жмухин, – мать моих сукиных сынов» («Печенег», 1897).
Жмыхов, действительный статский советник. «…Сегодня я получил высшую награду! Мои подчиненные поднесли мне альбом» («Альбом», 1884).
Жуков, антрепренер. «А я, знаете, испугался! Ну, неужели, думаю, на него наш разговор подействовал?» («Актерская гибель», 1886).
Жуков Ванька, «девятилетний мальчик, отданный три месяца тому назад в ученье к сапожнику Аляхину…» («Ванька», 1886; в черновике – «восьмилетний»).
Жуков Кузьма Николаев, унтер-офицер, жандарм, «рыжий, полнолицый (когда он ходил, у него дрожали щеки)» («Убийство», 1895).
Жучков, флейтист. «…Взвалил себе на спину футляр, и музыканты пошли дальше.
– Черт знает какая тяжесть! – ворчал всю дорогу флейта. – Ни за что на свете не согласился бы играть на таком идолище…» («Роман с контрабасом», 1886).
