Конради одной пулей убил одного человека и ранил другого, я ранил одного, но даже теперь они не сдавались, и, пробежав через крааль, подбежали к стене, которая отделяла нас от них. Один из них протянул ствол винтовки прямо к моему лицу и выстрелил с такого близкого расстояния, что при выстреле мою щеку и шею опалило кордитом, частички которого пришлось потом много дней выковыривать кончиком ножа. Когда же я схватил ствол его винтовки, он выдернул ее с такой силой, что мушка распорола мою ладонь, и я вынужден был ее отпустить.
Ситуация быстро становилась опасной, когда мы услышали за деревьями голоса, и множество наших прибежало на звук выстрелов, чтобы посмотреть, в чем дело. Солдаты перебросили винтовки за стену, но это было еще не все. Когда я обходил крааль, спеша к выходу, чтобы принять пленных, то столкнулся, с солдатом, который присел за стеной, готовясь стрелять по нам с фланга. Он не знал, что сражение закончено, и. если бы я не столкнулся с ним, он стал бы стрелять по нашим из-за стены, пока те внутри крааля разбирались бы с пленными. Он предложил мне сигарету, что меня очень удивило. и, дружески взяв меня под руку, прошел вместе со мной в крааль, где присоединился к своим. Весь этот инцидент продолжался не более пяти минут, но острых ощущений нам хватило, и мы с Конради поспешили в лагерь, чтобы воспользоваться своей долей трофеев. Все коммандо было там и все обыскивали палатки и фургоны. Английский отряд, который, как мы думали, идет на помощь лагерю, оказался всего лишь патрулем, который стоял, наблюдая издали за тем, как мы выворачиваем лагерь наизнанку.»
Когда все было закончено, мы словно заново родились. Еще утром мы были на последнем издыхании, а теперь перевооружились с головы до пят. У нас все было новое — свежие лошади, новые винтовки, одежда, сбруя, обувь и боеприпасов столько, сколько могли унести.
Кроме того, мы поверили в нашего командира и в собственные силы, что было очень важно, пока мы находились на вражеской территории.
В этом сражении мы потеряли только одного человека убитым, который погиб при атаке лагеря, и шестерых ранеными, тогда как враг имел тридцать убитых, множество раненых, и много пленных.
Я не считал, сколько солдат противостояло нам, но было их около двухсот. Они принадлежали к 17-му уланскому, одному из лучших полков британской армии. Среди раненых был их командир, капитан Сандеман, и лорд Вивиан, которого я нашел среди камней, куда мы их оттеснили в начале сражения. Он и рассказал мне о судьбе трех человек, убитых и искалеченных басуто в тот день, когда мы пересекли Оранжевую. Он указал мне на маленькую палатку и сказал, что теперь она моя как трофей. Я понял этот намек, так что, имея утром мешок из-под зерна в качестве одежды, уставшую лошадь и старую винтовку с двумя патронами, теперь я был одет в новенькую форму, имел новый Ли-Метфорд с полным патронташем и отличную лошадь, маленького серого араба, который, как сказал его цветной грум, был собственностью лейтенанта Шеридана.
Я также выбрал сильного ездового мула, которого предпочитал другим лошадям, потому что мой опыт прошедших двух недель говорил, что хороший мул для длинных маршей и ловкий легкий пони для сражения были идеальным сочетанием.
Закончив все дела, я решил обойти лагерь.
Мы считали, что его захват был в основном обеспечен действиями нашего отряда, пскольку, хотя одни мы, конечно, не справились бы, но все же наши действия сделали возможным успех сражения. Я видел мертвых солдат и артиллеристов, в которых стрелял, и смотрел на них со смешанным чувством. Я никогда не испытывал ненависти к англичанам, но война есть война, и, жалея убитых, я все же гордился тем, что сделал в тот день. Наконец, я пошел посмотреть, что стало с моей чалой кобылой. Она все еще терпеливо стояла там, где я оставил ее, на выступе. С обеих сторон от нее лежали мертвые лошади, но она была цела. Однако, бедное животное так устало, что едва передвигало ноги, поэтому я снял с нее седло и бросил его, потому что оно было уже старое и изношенное, так как я постоянно пользовался им с тех пор, как девять месяцев назад взял его в лагере генерала Клементса. Я снял с нее узду и поводья и отпустил ее в надежде, что какой-нибудь соседний фермер позаботится о ней, так как лошадь была очень хорошая.
Генерал Смэтс приказал нам поджечь все, что мы не унесли, и взорвать орудия и пулеметы вместе с боеприпасами, которые мы не могли унести. Так, оставив пленных, погонщиков и туземцев, мы с триумфом поехали прочь.
Следующим утром мы направились из горной местности в открытые равнины Кару. Мы преодолели множество препятствий, прорвались через множество стоявших на нашем пути преград, и, хотя нам предстояло еще много приключений, стало ясно, что англичане не смогли нас остановить. Теперь мы продолжали свой рейд на юг. В поселке Марэсбург нас ждали войска, но генерал Смэтс умело провел нас мимо них ночью, и мы продолжили маршрут без единого выстрела.
В это время «Пятерка Денди» стала пользоваться особым вниманием с его стороны. Наши действия во время сражения с 17-м уланским укрепили нашу репутацию, а в равнинной местности служба разведчиков была особенно нужной, поэтому мы двигались далеко впереди колонны, и нас гостеприимно встречали голландские фермеры и философски терпели английские, к которыми мы встречались.
В прекрасных гимнастерках цвета хаки, и на отличных лошадях мы так преобразились, что, когда в английских домах нас спрашивали, кто мы такие, мы в шутку говорили, что являемся «драконами, истребляющими англичан». После пережитых трудностей мы наслаждались жизнью.
Погода улучшилась, долгая зима закончилась, и безоблачные солнечные дни согревали наши сердца. Скоро нам еще раз повезло, потому что к нам присоединился фельдкорнет Бота с отрядом в двадцать пять человек, остатком отряда добровольцев, которые бродили по стране, пока их силы не истощились настолько, что они были вынуждены скрываться в горах. Услышав о нашем появлении, они поспешили найти нас и тем самым возместили наши потери, понесенные со дня перехода на территорию Капской колонии.
Но мы вынуждены были оставить Раубенхеймера, бедро которого было раздроблено во время последнего сражения, а еще через день или два — Коэна, у которого началась гангрена.
Помимо того, что он был храбрецом, Коэн обладал и своеобразным чувством юмора. Впоследствии в английской газете я прочитал, что, когда он был взят в плен и его допрашивал английский офицер, то на вопрос, почему он, еврей и уитлендер, сражался за буров, он ответил, что боролся за свое избирательное право.
