Существовали и другие пути снискать себе королевское благоволение и покровительство.
В начале 1366 года у Чосера умер отец, и, хотя завещания не сохранилось, немыслимо, чтобы единственный сын не получил значительную часть большого наследства. Приобретя такое богатство, Чосер смог претендовать на руку и сердце Филиппы де Роэт, уже являвшейся к тому времени фрейлиной супруги короля Филиппы. В королевских счетах упоминается “Филиппа Пэн”. “Пэн” – это вариант имени “Пэон”, отца Филиппы, сэра Пэона де Роэта.
Женитьба Чосера на Филиппе де Роэт есть, без сомнения, то, что в будущем стало именоваться “женитьбой из карьерных побуждений”. Ничего необычного в подобного рода союзах двор не видел: упрочивая такими браками свое положение и еще теснее объединяясь в кланы, придворные подражали в этом своим патронам, и Чосер в данном случае не представлял собой исключения, поступая в соответствии с принятым при дворе обыкновением.
В начале осени того же года Филиппе Чосер, “une damoiselle de la chambre nostre treschere compaigne la roine”[3], распоряжением Эдуарда III было пожаловано ежегодное содержание в 10 марок. В качестве камер-фрейлины королевы супруга Чосера могла и дальше способствовать карьере и упрочивать положение молодого своего мужа. О жизни Чосера дома и семейных его делах известно мало. Видимо, первым его ребенком была дочь – Элизабет Чосер, в 1381 году принятая в монастырь Черных Монахинь на Бишопсгейт, а позднее обитавшая в аббатстве Баркинг. В монастырском заточении следы Элизабет теряются. О Томасе Чосере нам известно больше. Родился он в 1367 году и еще в раннем возрасте поступил на службу к Джону Гонту, где, пребывая всю свою жизнь, скопил состояние и добился всяческого успеха. Его дочь – внучка Чосера – наконец-то смогла стереть границу между аристократами и отпрысками купеческих семейств, став герцогиней Суффолкской. Заветное стремление Чосеров считаться “истинно благородными” было все-таки достигнуто.
К судьбе Элизабет Джон Гонт также проявлял участие, и не кто иной, как именно он, заплатил за постриг ее в черные монахини. Этот акт благодеяния заставляет некоторых из биографов Чосера предполагать худшее. Был сделан вывод, что оба они – Томас и Элизабет – на самом деле являлись детьми, рожденными Филиппой Чосер от Гонта, и что поэт добровольно либо по принуждению признал их законными. Не вызывает сомнений, что сестра Филиппы, Кэтрин Суинфорд, впоследствии являлась официальной любовницей Джона Гонта, но все прочие связи остаются в сфере домыслов. Если указанное – правда, то это обстоятельство чрезвычайно усложняет социальный статус Чосера и положение его при дворе, а также проливает дополнительный свет на причины характерной для него иронической отстраненности.
Но все это остается неизвестным, а предположения – бездоказательны. Внешне же Джеффри и Филиппа Чосер представляли собой “образцовую пару”, являя пример гармонии, и утверждать, что за эту видимость им наверняка пришлось заплатить любовью, доверием и привязанностью, было бы странно и опрометчиво.
Репутация опытного и умелого дипломата не мешала Чосеру слыть мастеровитым придворным поэтом. По собственным его словам, он создал “множество песен и пикантных историй”. Надо думать, что ранние эти стихотворные опусы писались по-французски, поскольку именно французский был языком двора; мы так и видим молодого Чосера выступающим перед слушателями, как на рисунке к его “Троилу и Хризеиде”, где три дамы слушают декламацию “geste”, “песни о деяниях” или истории в стихах в зале, украшенном мозаикой. До нас дошел рукописный сборник французских стихов. Пятнадцать из включенных туда произведений помечены инициалом “Ч”. Стихи эти достаточно мелодичны и свидетельствуют об известном мастерстве сочинителя, который, если признать авторство Чосеpa, брал тогда за образец каноны модной французской поэзии.
Вообще при дворе Эдуарда III во многих сферах властвовала французская мода. Супруга короля Филиппа была родом из французской провинции Геннегау (Эно), его мать Изабелла являлась французской принцессой. Плененный король Франции жил в Англии вольным или невольным заложником и в плену продолжал покровительствовать французскому искусству. При дворе королевы звучали и распространялись стихи Машо и Фруассара, Дешана и Гронсона. С Фруассаром Чосер познакомился, когда тот стал придворным королевы Филиппы, и существует свидетельство взаимовлияния двух этих поэтов. Мы располагаем и другими доказательствами разнообразных связей, родства кланов и родственных переплетений, присущих поздне-редневековому обществу. Так, отец Филиппы Чосер, Пэон де Роэт, был рыцарем в Геннегау, а супруга короля, Филиппа, как мы уже знаем, происходила из той же провинции, откуда родом был и Фруассар. Иными словами, с Францией у Чосера существовала и тесная родственная связь.
Таким образом, в начале своей поэтической карьеры Чосер сочинял жалобы и “ронделе”, баллады и послания на темы любви и страсти. Это была литература сетований и воздыханий, ограниченная рамками придворного этикета и строгими законами fine amour[4], того, что в “Легенде о Добрых женах” Чосер назвал “искусством красивых чувствований”. Его современник Джон Гауэр свидетельствует, что уже “в расцвете юношеских лет” Чосер наводнил страну мелодиями и счастливыми созвучиями”, часть которых чудесным образом сохранилась в собраниях его сочинений. Многое из куртуазной поэзии Чосера было утрачено с естественным ходом времени и как результат небрежности, но такие его произведения, как “Моление о жалости” и “Моление к возлюбленной”, доказывают природную музыкальность чосеровского стиха и мастерство поэтического выражения. В раннем своем творчестве Чосер уже изобретает и экспериментирует. Он ввел в английскую поэзию так называемую “королевскую строфу”[5] и терцины, он первый прибег к форме французской баллады, изменив французский восьмисложник на прочно укоренившийся в английской поэзии и ставший для нее столь характерным десятисложный размер.
И свет зажегся в некогда слепых
Очах страдальца, что лишь муки знал…
Он стал создателем английской метрики. Но одно из достижений поэта по своему значению превосходит все прочие его технические усовершенствования. После первых штурмов французского куртуазного стиха для аудитории преимущественно придворной, он предпочел писать по-английски. Он обладал достаточной уверенностью в собственном мастерстве и достоинствах родного языка, чтобы взять в свой обиход англоговорящую музу. В этом смысле он стал провозвестником воскрешения английского языка в XIV веке. Время Чосера было периодом, когда статус родного языка повышался и английский распространялся все шире и увереннее. При жизни Чосера английский заменил собой французский в школах. Англофранцузская смесь, бытовавшая еще с периода нормандского завоевания, доминировала у знати в качестве языка общении, однако при Ричарде II двор, впервые со времен англосаксов, заговорил в основном по-английски. Вся совокупность обстоятельств способствовала тому, чтоб именно Чосер стал не только самым искусным, но и самым ярким представителем духа времени среди стихотворцев той поры.
Когда он вступал на поэтическое поприще в качестве придворного поэта, в английской литературе существовали непререкаемые поэтические образцы, начиная с романов сэра Орфео и сэра Лаунфала и кончая рифмованными наставлениями и историческими хрониками, созданными в различных монастырях; бытовала и традиция лирическая – в литературе как светской, так и духовной, однако традиция умной и изощренной придворной поэзии, написанной по-английски, отсутствовала. Чосер усвоил стиль и приемы модного французского стиха и с легкостью перенес их в сферу английского языка и ритмов английской речи. Для молодого поэта это явилось важным достижением, что не осталось незамеченным. Юсташ Дешан, являвшийся одной из несомненных “моделей” для поэзии Чосера, несколько лет спустя послал ему “балладу”, в которой вознес хвалу молодому автору, назвав его “великим переводчиком”. Речь шла в основном о сделанном Чосером переводе “Романа о Розе”, французского аллегорического эпоса на тему любви.
“Роман о Розе”, где я описал
Все тонкости любовного искусства…
Первый раздел монументального произведения из четырех с лишним тысяч стихов был написан Гийомом де Лоррисом в начале
XIII века, а полвека спустя роман завершил Жан де Мён, школяр, украсив его многочисленными отступлениями и рассуждениями на самые разнообразные темы. Чосер предпочел перевести куски, принадлежащие перу первого автора. Остается неясным, выпустил ли он в свет плод своих трудов, но сохранившийся результат несет следы его остроумия и изобретательности. Со всей очевидностью перед нами предстает полотно, где он мастерски укладывает слова родного языка, приспосабливая их для избранной им формы:
