Ричард Овери - Сталин и Гитлер

Эта претензия Советского Союза на социальный прогресс может звучать как откровенное лицемерие в свете разоблачений, говорящих о преступном характере сталинского правления. Социальное развитие при диктатуре Советов носило, как отмечал отправленный в изгнание советский писатель Виктор Серж в своем сатирическом романе о годах правления Сталина, совершенно двусмысленный характер. «Имеется несомненный прогресс при этих варварах, – размышляет один из героев романа Сержа, приговоренный к смерти коммунист, – прогресс при регрессе… Мы все смертники, которым дана отсрочка, но облик земли действительно изменился…»15. Население обоих диктаторских государств должно было проявить готовность заплатить необходимую цену для того, чтобы политическая свобода, человеческое достоинство и истина стали частью нового общества. Хотя идеологические цели двух диктатур были совершенно различны, обе сошлись в том, что декларируемые ими цели и социальную реальность разделяла пропасть. Ликвидация этого разрыва и была тем процессом, который составил суть самой диктатуры, искажавшей реальность, терроризировавшей тех, кто протестовал. В обоих режимах, Советском Союзе и Германии, эти процессы протекали в тесной взаимосвязи друг с другом; они являются центральными в исследовании диктатуры, им главным образом и посвящена эта книга.

Весна 1924 года. Пленум Центрального комитета Всесоюзной коммунистической партии (большевиков) собрался 18 мая, за несколько дней до XIII съезда партии. В этот же день вдова Ленина передала Комитету запечатанное письмо, с болью продиктованное ее тяжелобольным мужем в 1922 году. Было сделано пять копий этого письма, каждая из которых была запечатана сургучной печатью. Ленин просил свою жену передать это письмо следующему съезду партии, так как не мог из-за болезни сам обратиться к делегатам. Но она задержала письмо до того, как он умер годом позже, 21 января 1924 года. Письмо содержало политическое завещание Ленина. Оно было вскрыто, прочитано и обсуждено Центральным комитетом. Завещание запомнилось прежде всего тем, что в нем упоминался Сталин: «Товарищ Сталин, став Генеральным секретарем [в апреле 1922 года], сконцентрировал в своих руках неограниченную власть, и я не убежден, что он сможет использовать ее должным образом»2. Сталин знал содержание этого письма до того, как он было вскрыто; одна из секретарш Ленина, обеспокоенная возможными последствиями этого завещания, показала его Сталину сразу же после того, как Ленин закончил его диктовать. После ознакомления с этим письмом горсткой руководителей партии Сталин издал жесткий приказ помощнику Ленина сжечь его, не зная, что остальные четыре копии письма уже хранились в сейфе3. Что Сталину не было известно, так это то, что Ленин продиктовал несколькими днями позже приложение к письму, которое могло погубить его политическую карьеру. Разгневанный грубостью Сталина и его высокомерием, он советовал партии «изыскать способы перевести его» и заменить его кем-то «более терпимым» и «менее капризным»4.

Предложение Ленина, объявленное так скоро после его смерти и которое могло бы иметь огромное значение для верных членов партии, не было поставлено на повестку дня съезда. Его обсуждали на закрытом заседании Центрального комитета. Один из участников этого заседания впоследствии вспоминал Сталина, сидевшего на ступенях трибуны, когда зачитывали завещание, и как он выглядел «маленьким и жалким»; хотя при этом его выражение лица внешне было спокойным, «было хорошо заметно по его лицу, что решается его судьба»5. Григорий Зиновьев, которого поддержал председатель комитета Лев Каменев, сидевший за столом на месте Ленина, предложили не рассматривать письмо на основании того, что Ленин не вполне осознавал себя, когда писал его. Сталин, как утверждают, предложил свою отставку с занимаемого поста, но это предложение не было принято его соратниками по партийному руководству. На съезде была сделана оговорка, чтобы побудить Сталина к тому, чтобы он принял замечание Ленина всерьез и изменил поведение в сторону большего соответствия своему положению. Сталина спасла не только продемонстрированная им показная скромность, но и перипетии борьбы, начавшейся после смерти Ленина в руководстве партии. Среди очевидных наследников вождя напрочь исчезли остатки прежнего пиетета. Зиновьев и Каменев не хотели, чтобы ленинскую мантию унаследовал пламенный и одаренный комиссар обороны Лев Троцкий. Поддержав Сталина, они рассчитывали получить себе союзника в борьбе с соперником. Вопрос, могла ли недружелюбная реакция со стороны Центрального комитета и съезда после прочтения письма Ленина лишить Сталина поста, остается открытым, однако нет сомнений в том, что решение проигнорировать последнюю просьбу Ленина дало Сталину счастливую политическую отсрочку, которой он воспользовался сполна. Двенадцатью годами позже Зиновьев и Каменев были расстреляны по приговору первого большого сталинского показательного процесса6.

Этой же весной 1924 года в Германии, на судебных слушаниях, состоявшихся в невзрачной классной комнате пехотной школы, выстроенной из красного кирпича в пригороде Мюнхена, Адольф Гитлер ожидал своей судьбы после неудавшегося мятежа в прошлом ноябре против баварского правительства. Путч 9 ноября должен был стать прелюдией к грандиозному «маршу на Берлин» с целью свержения республики и захвата государственной власти. Попытка переворота была подавлена градом полицейских пуль. На следующий день, укрывшись в одном доме, Гитлер угрожал застрелиться, но был обезоружен хозяйкой дома, которая недавно научилась приемам джиу-джитсу7. Его схватили в тот же день и несколько недель спустя ему, вместе с другими руководителями его немногочисленной национал-социалистической партии, среди которых был и Эрих Людендорф, ветеран армии, непреклонно маршировавший с Гитлером навстречу полицейскому кордону и строю солдат, ставшим на их пути, даже после того, как те открыли огонь, а его сотоварищи бежали с поля боя, предъявили обвинение в государственной измене. Государственная измена считалась серьезным преступлением, которое предполагало возможность получения двадцати лет каторжных работ. Угрожая начать голодовку, Гитлер решил воспользоваться этим процессом для пропаганды своей идеи революционного национализма. Ему повезло, что его судили в Мюнхенском народном суде [Volksgericht], который, наряду с другими чрезвычайными судами, созданными сразу после войны, должен был закрыться в конце марта 1924 года. Тому, что стало впоследствии известным как «суд над Гитлером», и должно было состояться в Баварии, а не в Берлине, было отведено полтора месяца8. Судебное разбирательство длилось двадцать пять дней, с 25 февраля и до вынесения окончательного приговора 1 апреля. Временное помещение суда было окружено охраной, состоявшей из вооруженных войск, расположившихся за баррикадами из колючей проволоки. На большей части зала суда были размещены три блока сидений, отведенных прессе, которая пришла, чтобы освещать необычный политический спектакль, разворачивавшийся в зале9.