Вот что получилось из-за того, что мне не разрешали писать чернилами.
Отец привез меня в Петроград темным осенним вечером. Я не видела улиц, по которым мы ехали с вокзала. Шел сильный дождь, и извозчик опустил над нами черную крышу пролетки. Временами мне казалось, что лошадь идет по воде, — внезапно прекращался стук подков, и только журчанье, бульканье и плеск раздавались со всех сторон.
Я не знала тогда, что лошадь шла бесшумно по знаменитой петроградской торцовой мостовой. Через год ее смыло наводнением.
Утром следующего дня я проснулась в первом этаже пятиэтажного дома на Мойке. Все здание занимал детский дом для девочек. Наша новая мать Софья Петровна заведовала этим детским домом.
С утра я стала бегать по сумрачным коридорам нашей квартиры. Высокие потолки, огромные окна, широкие подоконники, запах натертых полов — все было ново для меня, и я казалась себе маленькой и тщедушной, как заброшенный котенок. Лена и Маня, мои сестры, остались в далеком городке, из которого я уже уехала навсегда. За Софьей Петровной прибежали из детского дома. Она поцеловала меня в лоб и быстро вышла. Отец ушел еще раньше — он устраивался на работу.
Мимо меня по квартире бегала взад-вперед тетя Матреша. Она приходила помогать маме по дому. Софья Петровна сказала папе про Матрешу, что она «запивает» и поэтому ее пришлось уволить из детдома, где она работала кухаркой. Я не поняла слова «запивает» и все ждала, когда Матреша запоет. Мне казалось, что в этом нет ничего плохого. Но Матреша не пела, а носилась по комнатам, которые убирала с невероятной быстротой. На ее костлявом длинноногом теле болталось, как от ветра, несуразное ситцевое платье. Когда она пробегала мимо окна, платье просвечивало и сквозь него была видна голенастая, тощая фигура, как будто Матреша на секунду выскакивала из платья, а потом опять вскакивала в него.
Когда все было вымыто, подметено и доставлено на место, Матреша присела ко мне, обняла за плечи и сказала:
— Набегалась я, устала. Закурим, что ли?
— Я не курю, спасибо, — ответила я.
Она повернула ко мне широкое темное лицо, похожее на глиняный кувшин, и сказала без улыбки, хотя я видела, что глаза ее как-то смешливо прыгают:
— Куда уж тебе мои курить! Ты бы от одной сразу вверх копытами. У меня злющая махра.
Матреша достала из кармана кисет, свернула папироску и закурила, выпуская такой удушливый дым, что я закашлялась.
— Ну, не буду, не буду! — Она погасила папироску о подошву, открыла форточку и снова подсела ко мне: — А сестренки твои где? Софья-то наша, говорят, троих в дочки взяла.
— Сестренки остались с бабушкой. Они тоже скоро приедут, когда мы устроимся.
— А они тебя младше?
— Одна старше, другая младше.
— А тебе сколько?
— Скоро восемь.
— Большой мужик!
— Я не мужик, я девочка.
— Ах, девочка! Тогда, извиняюсь, девочка. А я думала, что за мужик такой сидит усатый?
Она рассмеялась, и я с ней тоже посмеялась немного, хотя мне было как-то не по себе и грустновато. В общем, мне больше хотелось плакать.
Матреша снова с размаху обняла меня и так прижала лицом к своей костлявой груди, что я больно стукнулась носом. Плакать сразу расхотелось.
— Твой отец правильную бабу вам в матери взял. Она еще своих нарожает штук шесть и со всеми справится. Она здоровая, самостоятельная, умная. И отец мне твой понравился, доктор. Видно, хороший человек, грамотный.
Матреша гладила мою голову, и волосы цеплялись за корявую кожу ее руки.
— Главное, я тебе скажу, — продолжала она прокуренным шепотком, — никому не позволяй сиротой тебя называть. Свою мать помни, а сиротой — не позволяй. Отец у тебя есть, Софья наша как мать будет, бабка, говоришь, есть, сестры… Какая же ты сирота? А позволишь людям сиротой тебя считать — заскучаешь на свете, плохо тебе будет. Понятно? Ой, смотри, дождь перестал! Пойдем, я тебя на двор выведу. Ты на воздухе постой, а я обед буду готовить.
Она взяла меня за руку, вывела на середину большого двора, мощенного булыжником, сказала «гуляй», а сама ушла обратно в квартиру.
Я хотела пойти за ней, но вдруг из всех дверей стали выбегать девочки, одетые в одинаковые синие платья. Девочки были маленькие, большие, худенькие, толстые, стриженые, кудрявые, с косичками. Они шумели, прыгали, спорили, смеялись, потом заметили меня и постепенно образовали широкий круг. Я оказалась в центре этого круга. Меня заинтересовала девочка, которая стояла напротив. Один глаз ее внимательно глядел на меня, а другому было совсем неинтересно, и он смотрел в сторону.
Мне было ужасно неловко оттого, что меня так рассматривают и перешептываются, поэтому я опустила глаза вниз и видела только ноги.
Оказалось, что на ноги тоже интересно смотреть. Они были все в коричневых чулках в резинку и напоминали молодую рощицу у нашей речки, если лечь на траву и смотреть снизу на тонкие частые стволы.
Совсем на земле стояло много ботинок. Одни были носками вместе, другие носками врозь. Одна пара ботинок была очень плохо зашнурована — через одну дырочку, а концы не были завязаны и болтались. Я подняла глаза, чтобы посмотреть, чьи это ботинки, но тут прозвенел далекий звонок, девочки бросились врассыпную и исчезли так же внезапно, как и появились…
Я осталась одна, окруженная стенами, состоящими из окон. На земле были одни круглые булыжники. Ни травинки не пробивалось между ними, ни деревца не было на этом дворе, похожем на клетку.
Надо мной было белое четырехугольное небо. По этому небу с угла на угол летели взлохмаченные темные куски облаков, как будто кто-то сердито швырялся ими в вышине.
С двух сторон двора были большие арки. В одной виднелась калитка, другая арка выходила на следующий двор, за которым оказались еще арка и еще один двор, окруженный с трех сторон забором.
Здесь, наконец, я увидела большое дерево. Оно росло за забором, но свешивалось на нашу сторону. Оно протягивало и ко мне свои ветви.
«Ну же, — как бы шептало мне дерево, шевеля слабыми, пожелтевшими листьями. — Ну, давай, давай, лезь! Посмотри, какие на мне удобные сучки и уютные креслица!.. А по этой толстой ветке ты, пожалуй, сможешь поползти и покачаться. Ну, давай, давай, лезь!»
Я оглянулась. Двор был пуст. Только дом глядел на меня рядами окон. У меня прямо пятки зачесались, так мне захотелось лезть на дерево. «Залезть?» — подумала я. Тут новый порыв ветра качнул дерево, и оно утвердительно ответило на мой вопрос.
Я сразу влезла на маленький сарайчик, который стоял под деревом у забора. С забора я дотянулась до первой толстой шершавой ветки, перебросила через нее ноги, посидела верхом, увидела на чужом дворе двух маленьких мальчишек, остолбенело глазевших на меня, и полезла дальше. Ветки делались все тоньше, а ствол шатался и стал гладким на ощупь. Повернувшись к нему спиной, я уселась поудобнее, стала осматриваться и… чуть не свалилась с дерева: в одном из окон я встретилась глазами с Софьей Петровной. Она стояла у черной доски с длинной палкой в руке. За партами сидели девочки в синих платьях и, вытянув шеи, смотрели на меня во все глаза. Внезапно Софья Петровна бросилась к окну, а девочки вскочили и побежали к дверям. Я хотела быстро слезть, но никак не могла нащупать ногой нижнюю ветку. Когда я наконец встала на нее, то увидела, что все девочки, с Софьей Петровной, стоят внизу во дворе.
