Е.П.: Ну, был бы врач, который пишет стихи. Как врачи Юлий Крелин и Владимир Найдин, которые прозу писали, не порывая с основной профессией.
А.К.: Советский врач, советский поэт, член советского Союза писателей…
Е.П.: Вариантов-то, конечно, еще много можно напридумывать, но…
А.К.:…судьба, судьба его тащила, писательская судьба.
Е.П.: И, конечно же, два мощные крыла возносили — еврейское и русское.
А.К.: Вот почему я и считаю его — ну, нетипичным. Хотя… люди нередко преодолевают свое происхождение. Возьми, опять же, советских функционеров, разрушивших КПСС и СССР. Вот покойный Лен Карпинский, царствие ему небесное. Сын ленинского соратника, сделал карьеру по комсомольской линии, в «Правде» работал, потом оказался в диссидентах, потом — в героях перестройки. Сверстник Васи, кстати, ну, 1929 год рождения.
Е.П.: А у него разве отец был репрессирован?
А.К.: Ты что? У него отец был почетный революционер, Герой Соцтруда, друг и соратник Ленина…
Е.П.: Ну да…
А.К.: Готовили эти люди вроде Лена Карпинского, с которым я в «Московских новостях» работал и очень его полюбил, готовили перестройку, сделали перестройку, но Вася и туда не вписался…
Е.П.: Ты меня извини, я тебя сейчас перебью. Ты, конечно, правильно говоришь про уникальность Васиной судьбы, но, понимаешь в чем дело, закон больших чисел таков, что и таких вот уникальных судеб было если и не очень много, то много. Однако писателями мало кто стал из таких людей. Я хочу сказать, что тут на первом месте Божий дар писателю…
А.К.: Так я и говорю — Господь вел! Ему зачем-то нужно было этого писателя вытащить. Вот из этого пацана пятилетнего надо было вытащить писателя. И Он его тащил.
Е.П.: Ну, мы об этом будем в других главах рассуждать, хотя… почему бы и не сейчас? Если взять любой его текст — роман ли, повесть, рассказ, — все, что туда заложено, — из детства.
А.К.: Да, вот «Затоваренная бочкотара», знаковое, как говорится, произведение. Скажи, пожалуйста, кто из писателей-шестидесятников мог бы придумать и так написать старика Моченкина?
Е.П.: А кто бы мог ввести в текст такой как бы фольклорный ряд, всю эту «гутень, фесонь, мотьву купоросную»?
А.К.: Ну, кто б еще такое смог? Друзья Васины? Так они все писали только про горожан… Кто писал про бедных этих «стариков Моченкиных»? Хотя бы всерьез, как принято говорить, со «звериной серьезностью»? Кто? Только деревенщики, вот кто. То есть — другие шестидесятники. А эти шестидесятники, условно говоря Васины шестидесятники, они о существовании старика Моченкина понятия не имели. Они вообще не знали, что такое существует. Рядом. А Вася знал. Не будучи деревенщиком. И, будучи шестидесятником, не ограничивался горожанами, интеллигенцией…
Е.П.: Да, да. Шукшин потом стал таких Моченкиных писать.
А.К.: Шукшин?
Е.П.: Да, но чуть позже. После выхода сборника «Сельские жители» в 1963 году.
А.К.: Ну, во-первых, Шукшин в широком смысле писал только Моченкиных. У него такого героя нет, как в «Жаль, что вас не было с нами»… в иорданских брючках…
Е.П.: Почему? У него во многих рассказах есть «городские».
А.К.: Но он их всегда изображает несколько отрицательно, с непониманием сути жизни этой городской… А у Аксенова — полное понимание и тех, и других. Ему понятно все, да? Но ты правильно вспомнил Шукшина. Шукшин, может быть, был второй человек, который смог бы все это, о чем я говорю, понять со временем. Но ему, увы, времени не хватило. И хочешь не хочешь, а у Аксенова герой его книг — всех, от первой до последней, — народ. Народ.
Е.П.: Вот это да… Это очень интересно, конечно, но боюсь, что мэтр с тобой не согласился бы. Он ведь и Шукшина, мне кажется, не очень жаловал.
А.К.: А мне это все равно. Писатель сам про себя не все знает. Тема Аксенова — народ, герой — народ. Родословная — вот что у Аксенова определяет и тему, и героя. Ведь «Завтраки сорок третьего года» — рассказ про простых, очень простых людей.
Е.П.: Между прочим, даже этот его рассказ, который кажется кафкианским, набоковским, изысканным, — «Победа», рассказ про бродячего гроссмейстера, — тоже оттуда, из скудного казанского детства, рассказ все про них же, про простых.
А.К.: Конечно! И «На полпути к Луне» — это ведь про русский народ.
Е.П.: Да. Потому что ведь Кирпиченко из этого рассказа — абсолютно шукшинский герой. Однако рассказ «На полпути к Луне» появился на два — три года раньше, чем «чудики» у Василия Макаровича. Эх, и где, спрашивается, здесь исследователи? Был бы я помоложе, непременно подался бы в филологи, сопоставил бы вообще двух Больших Василиев русской литературы второй половины XX века — Аксенова и Шукшина — хотя бы на примере этого рассказа. Чтобы наконец понять — в чем они схожи, чем отличаются… У Аксенова здесь ведь уже превалируют лагерные, магаданские мотивы: ВОХРа, УСВИТЛ, ГУЛАГ.
А.К.: Все это уже после шестнадцати, когда он к Евгении Семеновне уехал. Ну, как он жил в Магадане у мамы, мы довольно хорошо знаем благодаря «Ожогу», где масса достоверных, невыдуманных историй, которые можно соотнести и с ее «Крутым маршрутом». А вот как он жил с пяти до шестнадцати лет? Что ел, как ходил в школу, в какой степени нищеты пребывала приютившая его семья? По кусочкам что-то, конечно, собирается из упомянутых уже рассказов, но цельной картины нет, да и мелкие подробности ускользают. Его студенческая ленинградская жизнь в этом смысле более открыта благодаря каким-то воспоминаниям. Деталей последующей жизни, уже в качестве восходящей молодой звезды, — навалом. И от него лично, и из его сочинений. А вот как он учился в первом, втором, третьем, четвертом… восьмом классе?
Е.П.: И свидетелей тому все меньше и меньше. Вот писатель Георгий Садовников с ним, оказывается, еще в школе учился, но вспомнил об этом лишь через долгие годы. Ибо никак не мог ассоциировать всемирно известного писателя Василия Аксенова с тем вечно голодным Васькой в штанах из «чертовой кожи». И интервью у Аксенова начали брать, когда он уже стал звездой, в 60-е годы. Ты их почитай, там уже совершенно о другом идет речь: о времени и о себе, как говорится. Там в лучшем случае какой-нибудь вольномыслящий, чуть-чуть диссидентствующий интервьюер спросит что-нибудь разрешенное про матушку.
А.К.: Ну да.
Е.П.: Кстати, то, что она отсидела нечеловеческий срок, тоже, мягко говоря, не афишировалось. Я помню в журнале «Юность» кусочки ее «революционных мемуаров» о «тревожной комсомольской молодости». Создавалось впечатление, что это не она, а кто-то другой написал книгу «Крутой маршрут». И в интервью ее спрашивали всякую неинтересную чепуху вроде того, видела ль она Ленина. В гробу она его видела, извини за плоский каламбур.
