23. Кабаре «Жернис»
Эдит и не думала идти в «Жернис». Шутка, глупая шутка прохожего. Какой он хозяин? А вдруг… и правда хозяин? Вдруг он действительно Луи Лепле?
По адресу Пьер-Шаррон 54 она добиралась на метро. И здорово опоздала. К «Жернис» она подбежала, когда часы уже показывали пять. На пороге кабаре ее ждал все тот же холеный господин.
– Опоздание на час, – усмехнулся он. – Хорошенькое начало…
Они вошли в пустой зал кабаре. Эдит никогда раньше не была в «Жернис». Сюда бы ее, уличную замарашку, никогда бы и не пустили. Здесь подавали шампанское и икру. И здесь собиралась богатая публика.
У рояля сидела молчаливая дама, как потом выяснилось – супруга врача, зарабатывающая на жизнь аккомпанементом. Она знала свое дело. И это было настоящим спасением для Эдит – девушка не имела ни малейшего понятия о нотах.
И Эдит запела… Она спела все свои песенки, какие только знала. Лепле слушал, подперев голову рукой. Его голубые прозрачные глаза светились восторгом, который он, впрочем, скрывал за напускным равнодушием.
– Хорошо, – сказал он, когда Эдит закончила петь. – Твой дебют в пятницу. Ты будешь получать по сорок франков в день. А завтра в четыре попрошу на репетицию…
Потом он улыбнулся и добавил:
– Постарайся успеть хотя бы до шести. Иначе мы потеряем пианистку.
Эдит Пиаф в кабаре «Жернис».
– У тебя есть что надеть?
– Да, черная юбка. И… я вяжу себе свитер. Но еще не закончила.
– Успеешь закончить?
– Да.
– Отлично… А как тебя зовут, детка?
– Эдит Гасьон.
Лепле поморщился.
– Еще меня зовут Таней.
– Неплохое имя. Но ты же не из России?
– А еще Дениз Жей.
– Ужасно…
– Югетт Элиа.
– О, господи… Послушай, ты – настоящий воробей. Ну да, парижский уличный воробей. Лучше всего тебе подходит имя Муано… Но оно уже занято. Ты станешь малышкой Пиаф. Маленьким воробышком…
Так на свет появилась певица Пиаф.
На репетицию она пришла не в четыре, как просил Лепле, а на полчаса раньше. Ее встретил сам Лепле и Ивонн Балле, звезда шансона, блиставшая в «Паласе» и «Казино де Пари». Балле ничего не знала о Пиаф и выразила желание послушать ее на репетиции.
– Ты будешь великой певицей, – заявила Балле, растроганная голосом молодой Пиаф. – Но, ради бога, не выходи на сцену в красном платке. Исполнители твоего плана всегда набрасывают на плечи красный платок. Это глупая традиция, которую надо остановить. Я хочу сделать тебе подарок как певице. – С этими словами Ивонн протянула Эдит ослепительно белый, воздушный шарф. Если бы Балле знала, какую услугу оказывает начинающей свой путь Пиаф. Если бы знала…
Каждая песня Пиаф – это выстраданная часть ее жизни.
Она успела выучить всего три песни. С ними и отправилась на премьеру – на непослушных от волнения ногах.
Эдит должна была выступать в самом начале программы. По пятницам в «Жернис» собиралось избранное общество – артисты, политики, богатые люди. Лепле не мог вывести на сцену неизвестную певицу вместе со звездами. Эдит была лишь его опытом, аттракционом, разогревающим интерес публики перед главными выступлениями.
Она сидела в гримерке и лихорадочно довязывала свитер. Она не успела закончить рукав! Лепле поминутно заглядывал в дверь и спрашивал:
– Ну как, скоро?
Наконец, он не выдержал и заявил:
– Все, пора на сцену… Набрось на руку вот этот шарф.
И Эдит набросила на недовязанный свитер белый шарф Ивонн Балле.
Лепле сам вывел ее на сцену. И произнес речь, которую Пиаф запомнила на всю жизнь.
– Несколько дней назад я проходил по улице Труайон. На тротуаре пела девочка, маленькая девочка с бледным и печальным лицом. Ее голос проник мне прямо в душу. Он взволновал меня, потряс. Я хочу теперь познакомить вас с ней – это настоящее дитя Парижа. У нее нет вечернего платья, и если она умеет кланяться, то лишь потому, что я сам вчера только научил ее это делать. Она предстанет перед вами такой же, какой я встретил ее на улице: без грима, без чулок, в дешевой юбчонке… Итак, перед вами малышка Пиаф!
Бывают женщины очаровательные, бывают ослепительно эффектные. Но бывают женщины, от которых невозможно оторвать взгляд.
Эдит спела первую песенку. И в переполненном зале наступила звенящая тишина…
Она еще не знала, что означает эта зловещая тишина. Вдруг обнаружила, что шарф Балле лежит у ее ног. И все видят ее нелепый свитер без одного рукава.
На глазах у Эдит заблистали слезы отчаяния.
И вдруг раздались аплодисменты… Нет, не аплодисменты – обвальная, бесконечная овация. И крики «браво», которые она услышала в свой адрес впервые в жизни.
Отчаяние как рукой сняло. Эдит объявила вторую песенку. И вдруг в наступившей тишине раздался уверенный голос:
– Этих песенок у малышки, оказывается, полным-полно за пазухой!
Это был признанный мэтр – Морис Шевалье.
Спустя годы Пиаф сказала, что слова Шевалье были самым большим комплиментом в ее жизни. А она получала огромное количество комплиментов.
Судьба сводила ее с Шевалье много раз. 17 февраля 1936 года Пиаф пела на арене цирка «Мурано» – вместе с Морисом Шевалье, Мари Дюбуа, Фернанделем и другими звездами. Это ли было ни признание? Это ли был ни триумф?
Морис Шевалье.
С Шевалье она дружила и одно время была в него влюблена. Да, Пиаф и Шевалье были близки. И она сумела сохранить с ним добрые отношения на всю жизнь…
После выступления Эдит подумала: «Все слишком хорошо. Они не приветствуют меня. Они надо мной насмехаются…»
Но Лепле обнял ее и сказал:
– Глупости. Ты их победила, воробышек. И так будет всегда – все последующие дни.
Ее взлет был стремительным, а слава безусловной. Понемногу и, конечно же, не сразу о Пиаф стали упоминать в прессе. Но спустя некоторое время о ней писали уже все парижские газеты. Ею восторгались, ей признавались в любви.
Лепле учил ее постоянно – создавал образ, открывал главные сценические истины, которые Пиаф не забыла до последнего часа. Лепле был так трогательно заботлив, что Эдит стала называть его папой.
– Ты не должна идти на поводу у зрителя, – говорил Лепле. – Великий секрет в том, чтобы всегда оставаться самой собой. Всегда оставайся самой собой!
Пиаф была наивна и совершенно не ориентировалась в светском обществе. Лепле выстроил очень тонкую и умную рекламную компанию. Слух о необыкновенном голосе передавали из уст в уста. А слова признанных артистов, художников, политиков действовали убедительней любых газетных статей.
