Кондрат сознавал это и все же от принятого решения отказываться не собирался. Отстаивая долгие годы права донского казачества на бахмутские промыслы и угодья, Кондрат сдружился с верховым и голутвенным людом, составлявшим самую верную его опору. Разве мог он оставаться безучастным к сыскным неистовствам, которым подвергались сейчас голутвенные?
А в Черкасске старый дружок Илья Зерщиков открыл, что, помимо сыска беглых, царь приказал Долгорукому произвести строгий розыск по жалобе изюмского полковника Шидловского, бахмутские промыслы и угодья у донских казаков описать и найти виновников, посадивших в прошлом году под караул дьяка Алексея Горчакова. И этот настырный поганый дьяк по царскому указу снова сейчас едет на Бахмут, чтоб старую вражду между изюмцами и донскими казаками «успокоить и искоренить», и грозится своего обидчика, бахмутского атамана, заковать в кандалы.
Кондрат мрачно вздыхает. Стало быть, так или иначе нужно защищаться, нужно действовать. Он предугадывал надвигающиеся грозные события, но не мог их предотвратить. И тут снова одолевают Кондрата думы о своих близких, родных…
Булавиных было четыре брата. Старший, Петр, давно ушел на Кубань, женился на черкешенке, обзавелся семьей, стал кубанским казаком. Второй, Аким, разбогатевший на торговле рыбой и солью, проживал в Рыковской станице под Черкасском, Третьим был Кондрат. Самый младший, Иван, неженатый добродушный тридцатилетний казак, жительствовал в Трехизбянской.
Отцовской избой владели Кондрат и Иван совместно, но большую часть года она стояла заколоченной. Иван занимался охотой и бортничеством, с весны до осени не покидал дальней пасеки, а зимой бродил с ружьем за плечами по донецким лесам и буеракам, появляясь в станице лишь на короткое время. Кондрат имел хорошую постройку на Бахмуте, где обычно и жил вместе со второй женой Ульяной и детьми от первого брака, невестившейся дочерью Галиной и тринадцатилетним сыном Никифором.
С Ульяной Кондрат жил не особенно дружно. Дочь богатого бахмутского казака-солевара, она относилась к связям мужа с верховой вольницей недоброжелательно, становилась все более раздражительной… Впрочем, во многом виноваты были дети, обожавшие отца и не прощавшие мачехе ни одного худого о нем слова, ни одной размолвки с ним.
Недавно Ульяна, бывшая на сносях, отправилась рожать к вдовой своей сестре, жившей под Белгородом. Кондрат, опасавшийся, как бы возвращающийся. на Бахмут озлобленный дьяк Горчаков впрямь не причинил бы ему зла — старые недруги изюмцы охотно бы помогли в том, — отпустил жену с легким сердцем, а сам с детьми переселился, в родную станицу.
Теперь и здесь становилось небезопасно, Долгорукий мог проведать о готовящемся на него нападении и обрушить внезапный удар на Трехизбянскую, Если же этого и не произойдет, то все равно начинающаяся заворошка чревата всякими случайностями и лучше всего брата Ивана, Никифора и Галю отправить отсюда в Рыковскую к брату Акиму…
— Тятя, ты что, оглох, что ли? — прервала размышления отца подошедшая к нему дочь. — Вставай, говорю, пироги снидать, пока горячие… — И, взглянув ему в лицо, добавила участливо: — Аль занедужил ты, тятя?
Кондрат поднялся, ласково обнял Галю.
— Ты и Никита меня заботите, донька… Смутно ныне в донецких станицах, сама ведаешь. Не годится вам тут оставаться. Придется к дяде Акиму ехать.
— Никуда я от тебя отлучаться не хочу.
— Эх, глупая какая! — досадливо отозвался Кондрат. — Да я бы сам с тобой никогда не разлучался, кабы можно было… А коли нельзя?
— А пошто? Я ж не пугливая, тятя… Коли драгуны сюда налетят, я и стрелять и рубиться могу…
— Да не девичье это дело, сама посуди. Докуку лишнюю чинишь ты мне, донька…
В глазах у Гали заблестели слезы. Отец снова привлек ее к себе.
— Полно, полно, не навек наша росстань, ясынька. Минет скоро смута — опять вместе будем…
И чуть погодя спросил:
— А где же Никиша? Я, признаться, крепко заснул под утро, не слыхал, как он поднялся…
— Затемно с дядей Иваном отправились капканы на лисиц ставить…
— Эка нашли время! — укоризненно качнул головой Кондрат. — Ну, да мы их ждать не будем… Корми пирогами-то своими, донька, и все, что в печи — на стол мечи! Да квасу холодного дай!
…В полдень приехал в Трехизбянскую станицу Семен Драный с сыном Михаилом, следом явились есаулы верховой вольницы Григорий Банников, Филат Никифоров, старик Иван Лоскут и беглый коротоякский подьячий, взятый Булавиным для писарских дел. Обсудив положение, все сошлись на том, что пришла пора действовать.
Долгорукий, не встречая нигде противодействия, допустил оплошность: разбил свой отряд на несколько частей и отправил их для сыска в разные стороны, а сам со старшинами, имея под рукой всего сорок драгун при четырех офицерах и небольшой казачий конвой, свернул вчера с Донца из станицы Явсужской на реку Айдар и ночевал в Ново-Айдарской, где успел схватить полтораста человек застигнутых врасплох беглых.
Кондрат соглашался, что оплошкой Долгорукого следует воспользоваться. Да и трудно отыскать более удобные для нападения места, чем разбросанные по Айдару, окруженные густым лесом городки. А ко всему этому именно здесь укрывалась собранная Булавиным вооруженная верховая вольница. Долгорукий словно нарочно сам лез в западню.
В Старо-Айдарской станице остановился посланный сюда Долгоруким другой сыскной отряд под начальством офицеров Афанасия и Якова Арсеньевых, и Семен Драный предложил произвести нападение одновременно на оба отряда.
Кондрат с товарищами продолжали еще держать совет, когда в избу ворвался забрызганный с ног до головы грязью никому неведомый паренек с вздернутым носом и белобрысым чубом, выбившимся из-под старой казацкой шапки.
— Кто тут атаман Булавин будет? произнес он, сбрасывая шапку и смело всех оглядывая.
Казаки переглянулись. Семен Драный спросил:
— А ты кто таков?
Парень вытер рукавом мокрый лоб, улыбнулся.
— Не пужайтесь, дяденька… Свой я… Панька Новиков из Шульгина городка…
Кондрат вышел вперед, сказал:
— А кем и с чем послан? Я Булавин, сказывай не таясь.
Панька с нескрываемым любопытством посмотрел на него, потом достал запрятанную под кафтан бумагу и, передавая Булавину, пояснил:
— Нашим шульгинским атаманом Фомкой Алексеевым писана.
Банников, знавший шульгинского атамана как верного слугу казацкой старшины, насторожился:
— Смотри, Кондратий Афанасьич, может, хитрость какая? Ты вслух чти…
Кондрат прочитал. Шульгинский станичный атаман уведомлял старшину Абросима Савельева, находившегося при князе, что вольница атамана Булавина, укрытая в Ореховом буераке, умышляет вскоре убить князя Юрия Владимировича Долгорукого и всех, кто с ним…
