У великих мира сего было, таким образом, больше жен, чем детей (законных, конечно). Но это, разумеется, не препятствовало внебрачным связям. Нам известны внушительные списки любовниц Цезаря, Антония и Октавиана, многие видят в Бруте, одном из убийц Цезаря, побочного сына диктатора. А потом куртизанки, мужеложество…
Римские нравы первого века до P. X. вносят особый элемент в атмосферу нашего рассказа о Клеопатре. Великая путаница в родственных отношениях, разрушение таинства брака, лишь некоторые примеры которого я привел, следует понимать шире. В самом деле, трудно себе представить, как свирепые в своей добродетели матроны раннего Рима вовлекаются в чехарду все новых браков.
Победы предыдущего века: уничтожение Карфагена, завоевание Греции, проникновение на Восток — произвели переворот в римских нравах: их строгость и грубость исчезли, они изменились так же резко, как изменились двенадцать веков спустя под влиянием крестовых походов нравы французского общества, описанного в «Песне о Роланде». Роскошь растет так же стремительно, как увеличивается достаток господствующего класса. Женщины познают вкус богатства не в одних лишь безделушках. В условиях постоянной войны, когда мужчин нет дома, они учатся управлять не только домашними рабами, но и всей собственностью в целом. И вмешиваются — о ужас! — в политическую жизнь. Эмансипация приводит к тому, что они уже не предмет купли-продажи в руках мужчин, в руках семейных кланов и партий. Они начинают вести свою собственную игру, приспособленную к интересам мужчин, с которыми вступили в брак, или же приспосабливают самих мужчин к своим интересам, вносят поправки в брак прелюбодеянием, стремясь таким образом удовлетворить порой вожделение, порой честолюбие, а порой и то и другое вместе.
Что касается Клеопатры, то вряд ли можно ее успехи у мужчин объяснить знакомством с восточной магией, это скорее наговоры Октавиана и выдумки нашего времени. Клеопатру можно отнести сразу к двум общественным системам — египетской и эллинистической, в последней относительная эмансипация женщины уже давно совершилась. Что касается Египта, то там женщины с незапамятных времен были приравнены к мужчинам. Геродот сообщает, что в Египте «женщины появляются в публичных местах, в то время как запертые в домах мужчины ткут полотно». Все Средиземноморье потешалось над этими «рабами женщин» и рассказывало истории о том, что египтянки обращаются со своими мужьями, как библейский Потифар с юным Иосифом. Короче, эти женщины владели воображением греков.
Они были очаровательны. Коробочка с гримом всегда под рукой, в вечной заботе о внешности — вот какими рисуют их нам археологи. Статуи дают представление об их изяществе. «Существует, возможно, связь, — отмечает Андре Жиллуа, — между телосложением женщины и ее ролью в сознании общества. В XII и XIII столетиях — века готики, когда женщина будоражила умы, — проявляется стремление к изяществу, в то время как Возрождение, гуманизм, а также XVI и XVII столетия, связанные более с римской традицией и как бы вещающие устами Арнольда из «Школы жен» Мольера: «Вся сила в бороде», — демонстрируют нам дородных женщин».
Роль женщин в жизни Египта подтверждают, во всяком случае, два факта: родителям наследовала девочка, а не мальчик, жены и дочери фараонов нередко становились правительницами страны. Таким образом, Лагиды не изобрели ничего нового.
В то же время в Александрии, как, впрочем, во всем греческом мире после смерти Александра Македонского, эволюция шла в направлении ослабления и быстрого распада традиционных семейных связей. То, что Александрия была наиболее значительным центром Средиземноморья, предопределяло смешение разных цивилизаций, контакты с Индией, с арабским миром, с Китаем, благоприятствуя, несомненно, свободе нравов.
Итак, выросшая в этих условиях Клеопатра жаждет независимости. Это желание обостряется ощущением надвигающейся опасности, Клеопатра осознает, сколь велика ставка в той игре, какую ей приходится вести. В атмосфере Александрии, духовной столицы мира, рядом с которой другие города, даже Афины, не говоря уже о Риме, кажутся захолустьем,
Клеопатра имеет возможность здраво судить о, людях, кроме того, она отважна. Все эти козыри наша царственная беглянка готова была использовать в новой игре.
Хороша ли она собой? Сейчас ей двадцать. Очевидцы не отрицали обаяния Клеопатры, не упоминая, однако, о какой-то особой красоте. Есть все основания думать, что мужчины были к ней неравнодушны. А потом еще свойства, присущие только ей: ясность ума, решительность, огромное честолюбие. Дочь Птолемея Авлета, несомненно, была одной из самых образованных женщин своего времени. Она могла объясняться без переводчика с любым из своих подданных, а это означало, что она владела многими языками; изысканность речей Клеопатры, ее находчивость превозносили все. Приспешники ее брата вынудили царицу бежать в Сирию; у нее нет приданого, но она знает, что, выйдя замуж, преподнесет жениху сказочный свадебный подарок: Египет, житницу Средиземноморья и, следовательно, вселенной, великий порт Африки и Азии Александрию. Кто бы ни стал повелителем Рима, он упрочит свое положение с помощью несметных сокровищ.
Повелитель Рима… Вскоре станет известно, что ей следует предпринять. Цезарь только что пересек Адриатику. Его войско схватится несомненно с войском Помпея.
Поэт Лукан, горячий сторонник Помпея, решил сравнить двух соперников. Борьба не была равной. Помпей…
…в летах преклонных
Тогой гражданской своей давно уже тело покоя,
Быть разучился вождем от долгого мира; он ищет
Славы, и, чернь веселя, увлекаясь любовью народной,
Рад он в театре своем выслушать рукоплесканья,
Новых не черпая сил и душой, доверяясь чрезмерно
Прежней счастливой судьбе. То — великого имени
призрак;
Дуб величавый таков посреди полей плодоносных,
Весь под дарами вождей, под добычею древней народа:
Уж не впивается он корнями могучими в землю,
Держится весом своим, голые ветви подъемля,
Тень от нагого ствола, не от листьев зеленых кидает.
Хоть и грозит он упасть, пошатнувшись от первого ветра,
Хоть возвышаются вкруг леса в своей силе цветущей,
Только ему весь почет.
Таков Помпей. Внезапно тон меняется:
А у Цезаря было не столько чести и славы вождя,
Сколько доблести той, не умевшей
