подошла к моему столику, я положил короля на доску, поднялся и, пожимая сопернице руку, поблагодарил ее за науку. Большинство моих зрителей зашумело, недоумевая, почему я сдался. Это очень ясно говорило об их шахматной подготовке. Их внимание держало заключенное пари, а не интерес к игре миллионов.
« « «
Вечером того же дня мы с Володькой сидели в узком кругу друзей, успешно расправляясь с бутылкой «Столичной», бездарно проигранной мною.
— Не в бутылке дело, — объяснял мне Владимир. — Ты сыграл партию с чемпионкой мира — этим может похвастаться далеко не каждый. Да и сколько зрителей наше пари привлекло на сеанс. Признаюсь, таким образом я успешно выполнил поручение комитета комсомола обеспечить на мероприятии достойную явку.
Мы долго еще сидели за столом, еще раз сгоняли в магазин за пузырем, говорили, о чем попало, совершенно не догадываясь, что это идут наши лучшие, самые счастливые годы. Что впереди у нашего поколения войны в Афганистане, в Чечне, распад Союза, бестолковая перестройка, танковые залпы по Белому Дому…
В 1974 году, весной, в нашем учебном заведении прошел традиционный вечер встречи с известными в стране людьми. На этот раз нашими гостями были Утесов, Богословский и Танич.
Утесов был тяжел, плохо себя чувствовал, а потому начало вечера было отдано ему, чтобы иметь возможность уехать домой еще до окончания вечера. Он вспомнил несколько смешных сюжетов из времен своей молодости. Конечно же спел «Одесса, мой солнечный город». Аккомпанировал ему Никита Богословский. Зал взрывался аплодисментами, но не потому, что исполнение было совершенным. Все вдруг поняли, насколько трудно Утесову оставаться веселым и занимательным, несмотря на свою тяжелую болезнь. Зал ото всей души отдавал должное гению советского джаза.
После ухода Утесова бразды правления на сцене взял в свои руки Богословский. Он, в основном, пересказывал залу в ролях розыгрыши, устроенные им известным писателям, композиторам, людям искусства
Запомнились три сюжета. Первый из его юности. Взяв бутылку водки, Богословский зашел в гости к Светлову. Того не было дома. Ожидая его в подъезде, Никита понял, что без ста граммов не обойтись. Только прежде, чем откупорить бутылку, он соскреб с двери остатки пластилина в две небольших кучки, натянул между ними нитку и «опечатал» дверь, вдавив в пластилин горлышко бутылки с координатами ее изготовителя. Затем принялся за содержимое пузыря.
Когда водка заканчивалась, у собственной двери появился чем-то озабоченный Михаил Светлов. Поддатый и загрустивший в одиночестве, Богословский сообщил:
— Сижу уже час под твоей дверью, чтобы принять участие в твоей судьбе.
На вопрошающий взгляд Светлова, он указал на дверь:
— Ты что натворил, что органы дверь опечатали?
Позеленев от такого известия, Светлов опустился на лестницу и заплакал:
— Все… Конец…
Через десять минут сошлись во мнении, что до ареста у них еще есть время, которое надо использовать с пользой для дела. Этим делом оказалось застолье в ближайшем ресторане. Конечно же за счет Светлова. Ведь, как они полагали, деньги в тюрьме не понадобятся.
Когда деньги закончились, Богословский неожиданно произнес:
— Ну, пора по домам…
— Кому по домам, а кому в тюрьму, — вздохнул поэт.
— Да нет, и тебе домой. Это я просто пошутил, — признался Богословский.
Светлов, не стесняясь, зарыдал в голос, как деревенская баба.
Финал понятен: три месяца Светлов не разговаривал с Никитой, раскрывая окружающим глаза на то, какой это негодяй.
Помирились они при очередном розыгрыше. А состоял он вот в чем. Молодому начинающему поэту позвонили якобы из администрации Москвы и сообщили, что такого-то числа, во столько-то на Москве-реке состоится спуск на воду нового судна, которому присвоено имя этого самого поэта. В заключение «чиновник» администрации добавил:
— Только не забудьте захватить с собой бутылку шампанского. Ведь надо что-то разбить о борт судна.
Ровно в назначенное время молодой поэт с бутылкой шампанского под мышкой был на набережной, где спускали на воду новый корабль, предназначенный для сбора мусора и всякой иной нечисти в акватории Москвы-реки. Поэта встретила бурными аплодисментами достаточно плотная группа творческой элиты столицы.
Рассказы о розыгрышах чередовались у Богословского с музыкальными номерами. Например, он садился за рояль и исполнял «Танец маленьких лебедей» так, как это сделал бы китаец, только что освоивший инструмент. Или наигрывал мелодию Танича «Черный кот», заставляя того петь. После чего с иронией высказывал надежду на то, что эта песня станет классикой советской эстрады. И последняя запомнившаяся история из череды розыгрышей Богословского. Приближался день рождения Сталина, когда объявляли лауреатов Сталинской премии. Богословский провел к этому моменту огромную подготовительную работу. Розыгрыш состоял в том, что известному писателю, который выступал в роли кандидата на престижную премию, «по секрету» сообщили, что комиссия сделала выбор в его пользу. Что 21 декабря в 12 часов по Москве об этом объявит по радио Левитан.
Хлебосольный писатель собрал в этот день за столом всех своих друзей и врагов по писательскому цеху. Мол, знай наших.
И вот после нескольких тостов за столом по радио заговорил заранее записанный на магнитофон, Левитан: «Сталинская премия за такой-то год присуждается такому-то (конечно, не хозяину застолья). А такому-то (следовала фамилия хозяина) — Х…
Участники застолья замерли, как в немой сцене из «Ревизора», глядя на одеревеневшего и посиневшего хозяина дома.
Последние минуты встречи были наполнены мелодиями Танича, многие из которых популярны и сегодня. Как тот же самый «Черный кот».
По программе обучения журналистов в высшей комсомольской школе нам запланировали просмотр спектакля «Вечерний свет» в Малом театре. Спектакля о журналистах, проникнутого пафосом социалистических идей, оптимизма. Спасали постановку только прекрасные актеры во главе с Весником.
После спектакля, когда зрители покинули зал, к первым рядам подошли некоторые актеры во главе с директором театра старшим Соломиным. Диалог не получался. Актеры и слушатели чувствовали соцзаказ, вторичность этой постановки. Особенно в те дни, когда на площадках столицы шли такие спектакли, как «Принцесса Турандот», «Гараж», «Человек из Сезуана», «Пугачев», «Старый новый год» — да мало ли ярких и честных спектаклей ставилось в столице.
Беседа с актерами заходила в тупик. И здесь огонь на себя взял молчавший до сих пор Весник. Обращаясь к нам и актерам, он тихим, хорошо поставленным актерским голосом, который слышался в самых дальних уголках зала, сказал:
— Вот вы все Леонид Ильич, Леонид Ильич… А скажите мне, кто видел Брежнева в каком-нибудь из театров? Да не ходит он в театры. Не знает, чем мы живем. А спектакль, поставленный нами, серенький, ничего не значащий, нужный товарищу нашему директору для отчета перед
