не из тех, кому совершенно чужд страх ответственности за содеянное. Поэтому и разговор с шофером старший лейтенант начал, минуя дальние подступы.
— Скажите-ка, почему ваш автобус сошел двадцатого апреля вечером с маршрута и проследовал от автовокзала до южной части города?
Этот вопрос поверг Артемова в смятение.
— Наши шофера оказались у вокзала, меня попросили довезти их до Дворца нефтяников.
— Значит, на самой окраине города вы были уже один в автобусе?
— Да.
— И потом сразу же вернулись на маршрут?
— Точно.
— Ну, что же, все пока совпадает. Только не могу догадаться, Артемов, когда вы успели поставить новые стекла вместо разбитых?
— А зачем мне было ставить? Они у меня с самого начала на месте…
— Да нет. Осколки тех, что были с самого начала, вот они, — и Губаренко выложил на стол доказательства. — Могу объяснить, почему уверен, что они с вашего автобуса.
Шофер опустил голову.
— Быстро вы… — выдавил он из себя. — В общем, спрашивайте, что еще неясно, все доскажу.
Как показал Артемов, сквозь шедший сплошными хлопьями снег он увидел шатающегося человека, бросившегося вдруг через дорогу, перед самым автобусом, за несколько секунд до наезда. Затормозил, но было уже поздно. Когда понял, что сшиб человека, было одно чувство — страх. Боязнь, что его, получавшего до этого только благодарности по работе, отца двух детей, могут судить, отправить в колонию, пересилила все. Он скрылся с места происшествия. А на кольце маршрута, у моторного завода, быстро заменил разбитые стекла и, как уже было сказано, по окончании смены привел автобус в парк в полной исправности.
— Но честно скажу, я не виноват, — заявил Артемов. — И любой водитель на моем месте не предотвратил бы беду. Хотя что вам до этого. Вы нашли виновного, ваше дело сделано.
— Сделано, да, видно, не совсем, — возразил Виктор Григорьевич. — Пока ясно, что найден водитель автомашины, сбившей человека. Но кто из них виноват в случившемся — это еще утверждать не могу. Словом, будем продолжать следствие.
С участием Артемова, работников ГАИ несколько раз на том же самом месте шоссе имитировалась та же ситуация, которая создалась здесь в печальной памяти снежный апрельский вечер. Стекла автобуса заклеивали бумагой, видимость из кабины была примерно такой же, как в момент происшествия. Проводилась тщательная техническая экспертиза. В результате было точно установлено: в случившемся виноват сам погибший.
И когда Артемову было сказано, что следствие по делу прекращается, что он не виноват в гибели человека, тот не удержался от проявлений самой горячей благодарности.
— Погодите благодарить, — остановил его следователь. — Я вам должен сказать и неприятное. Если бы у попавшего под машину человека смерть наступила не мгновенно, я возбудил бы против вас дело по другой статье. Но я буду настаивать, чтобы вас судили в коллективе товарищеским судом, так как вы, не зная, в каком состоянии находился сбитый человек, скрылись и оставили его без помощи. И от себя скажу так: что бы ни случилось, но трусить и заметать следы — это непорядочно.
— И все равно спасибо, что разобрались до конца, — говорил Артемов.
Таково лишь одно, средней сложности, как говорят в милиции, дело, которое расследовал Виктор Григорьевич Губаренко, Но и оно дает достаточное представление о том почерке, который вырабатывается у молодого следователя. Главные его особенности: высокая ответственность, добросовестность объективность, понимание того, что следователь имеет дело с человеческими судьбами.
И. Копылова
Буран идет по следу
На мой звонок в питомник, где содержатся служебные собаки управления внутренних дел, ответил инспектор-кинолог Вячеслав Николаевич Трифонов. Объяснил, как найти дорогу, а в конце добавил:
— Не беспокойтесь, мы вас встретим.
Не сказал, кто встретит и где. Но едва остановился троллейбус, я сразу же увидела их: Вячеслава Николаевича и Бурана. Инспектор стоял у обочины тротуара, а рядом с ним, спокойная среди уличной суеты, сидела большая черная собака в ярко-красном с медью ошейнике.
— Здравствуйте, — подала я руку Вячеславу Николаевичу.
Отвечая на мое приветствие, он кивнул Бурану:
— Поздоровайся и ты.
Собака положила лапу на наши скрещенные ладони и внимательно посмотрела на меня, будто прикидывала, достойна ли я ее доверия. Хозяин был спокоен и весел и явно доброжелательно настроен к новому человеку. Да, наверное, и мое почтительное восхищение не прошло незамеченным для чуткой собачьей интуиции. А стремительный силуэт Бурана на фоне ослепительно-белого пустыря был действительно неотразимо красив. Посланный легким движением руки Трифонова на свободную пробежку, пес с упоением носился по снегу, делая ровные круги — в центре всегда был хозяин. Чувствовалось, как послушно было Бурану его упругое сильное тело, как бодряще перебирал ветер посеребренную инеем шерсть. И как-то не верилось сейчас, что это тот самый Буран, который известен в ярославской милиции как один из самых самоотверженных помощников в борьбе с преступностью. Но чуть погодя Вячеслав Николаевич объяснил мне эту сторону характера собаки. В ту минуту Буран вроде бы беззаботно резвился во дворе питомника. Трифонов вышел на крыльцо с крепким брезентовым поводком, на которых собак выводят на задания. Он еще ничего не успел сказать, пес уже был рядом. Уши его напряженно насторожились, он нетерпеливо поглядывал на ворота, куда должна была подъехать служебная машина.
Но пока вызова нет, и Бурану было разрешено войти в помещение для кинологов. Он и тут был настроен игриво и охотно продемонстрировал, как просыпаются утром лентяи — по команде потянулся так, что мышцы вытянулись в одну линейку, показал, как вытирает лапы, входя в помещение. И тут Трифонов вполголоса сказал:
— Буран, а если бандиты?
Мгновение — и вся стремительная энергия собаки, казалось, сжалась в упругий комок, свирепо встала шерсть на загривке, красным огнем вспыхнули глаза — мигни хозяин, и страшная неудержимая сила пошлет животное мгновенно выполнить приказ, и ни выстрелы, никакая опасность уже не остановят этот порыв.
Как-то мы были в гостях у старшего кинолога Алексея Михайловича Московцева. За одним столом в тот день собрались три поколения инспекторов-кинологов: Московцев, Трифонов и молодые кинологи. Алексей Михайлович разложил свой богатейший архив. Множество газетных вырезок. Десятки фотографий. Их он перебирал особенно бережно, иногда поглаживая сухими пальцами изображение животного, как будто хотел ощутить шелковистую податливость собачьей шерсти. И на лице появилось выражение печали — так грустят об ушедших друзьях. Да и как не грустить, если со служебными собаками связана вся жизнь!
Потом мне довелось говорить со многими кинологами. Почти у всех первые «настоящие» встречи со служебными собаками происходили в сходных условиях — на пограничных заставах, когда детское увлечение «своей» собакой находило подтверждение в тревожных ночных дозорах, где рядом с
