Командующий сетовал, что ценных работников забирают в Москву, но отмечал: «Вообще-то я не особенно обескуражен этим. Буду выдвигать молодежь». Он был рад, что ему наконец утвердили начальником штаба Басистого, а командующим эскадрой – С.Г. Горшкова. О последнем адмирал писал, что это – «будущий флотоводец» [383] .
Поэт Николай Полотай называл Октябрьского добродушным и веселым человеком. И действительно, адмирал не любил скучных людей. Он не утвердил кандидатуру на повышение сухаря, который за всю войну не улыбнулся, и говорил: «Ну, куда такого! Кому он поднимет дух? Перед боем матросам нужно сказать крепкое слово, да еще посолить ядреной шуткой, без которой, извините, на войне нельзя. Уместна и простая шутка, а чаще злая, чтобы сразу, как искра, запалила всех. Нет, нет, на флоте без шутки нельзя» [384] .
Относясь ответственно к своему высокому положению, адмирал был непримирим к бюрократам, трусам, лодырям. Он уважал порядок на флоте и писал как-то: «Особо жму на дисциплину. А как хорошо, когда во всем порядок, люди подтянуты, бодры, когда рейдовые катера и шлюпки – эти визитные карточки кораблей – в образцовом порядке». Но нередко, обнаружив недостатки, он вспыхивал гневом и обрушивался на виновных с разносами. Адмирал сам понимал свою вспыльчивость и писал другу: «Ты же знаешь мой горячий характер, знаешь, что я за все болею. Черт знает, лучше бы не иметь такого характера». Однако, убедившись в своей неправоте, моряк был способен извиниться перед младшим по чину и должности [385] .
Адмирал много покупал книг и почти все прочел. Читал он серьезно и, когда увидел, что молодой адъютант буквально глотает книги, порекомендовал читать более вдумчиво.
Летом 1948 года Октябрьскому предложили стать первым заместителем И.С. Юмашева, возглавлявшего Военно-морской флот СССР. Флотоводец был не в восторге: не хотелось оставлять флот. Даже место для домика, в котором жил, адмирал выбрал так, чтобы из окон видеть бухту и корабли. Он записывал: «Ничего мне не нужно до конца моих дней, только находиться на флоте, на кораблях, в море». Впервые за свою жизнь в июле 1947 года моряк получил выговор главкома за то, что слишком много времени находится в море. Он просил министра Вооруженных сил СССР H.A. Булганина оставить его на год-полтора на Черном море, чтобы завершить приведение Черноморского флота в порядок. Однако в командовании происходили большие перестановки, и просьбу не уважили. Адмирал записал в дневнике: «Мое дело – матросское: есть переезжать в Москву». И чуть позднее, после прощального ужина с сослуживцами: «Ужасно тяжело мне уезжать с ЧФ! Такое самочувствие, как будто от меня оторвали кусок живой моей ткани» [386] .
С ноября 1948 по январь 1951 года Октябрьский – первый заместитель главнокомандующего ВМФ [387] .
В первые дни он чувствовал себя не на месте: «…не могу свыкнуться с этой обстановкой, а главное – чувствую, что силы пропадают, как их применить – не знаю, еще не найду себе места, как-то не получается пока».
В январе адмирал продолжал изучать положение на флоте и готовился доложить обстановку министру. Он добился, чтобы всем заместителям предоставляли по два вечера в неделю для спокойной работы дома, и сам этим пользовался, хотя его и могли вызвать в любое время. У адмирала уже складывалось определенное представление о первоочередных задачах, которые следовало разрешать: «Много у меня созрело планов… Какие дела нужно решить! Вот перечень, далеко не полный: 1. Размещение центральных управлений и отделов в Москве. Жуть, убожество. 2. Расквартирование офицеров в Москве. Нет квартир, результат – неукомплектованный аппарат. 3. Нужно на базовое строительство, хотя бы за счет судостроения 130–150 миллионов руб. на 1949 год, чтобы не консервировать объекты по флотам, чтобы двигать базовое строительство, которое в ужасном состоянии. Воды котельной мы не можем дать кораблям. 4. Решить вопрос с пополнением флота рядовым составом, одновременно демобилизовав 1924–25 гг. 5. Нужно списать старые корабли – более 100 единиц. 6. Решить правовой вопрос, нельзя так жить! 7. Нужно решить вопрос о законсервированных единицах, они стареют, а главное, разрушаются. Кому польза? и т. д. Довольно!..» [388]
Адмирала при участии в Московской партийной конференции неприятно поразило, что не было «никакой критики при полном отсутствии самокритики». Он отмечал «много хвастовства, взаимных поклонов и восхвалений».
В эти годы союзникам возвращали корабли, полученные на время в годы войны. Прибывали на флоты бывшие итальянские корабли. Это добавляло проблем с ремонтом и базированием. Адмирал объезжал предприятия, порты Балтики, изучая военный опыт и сравнивая его с опытом черноморским. Работать приходилось 10–12 часов в сутки, засиживаясь за полночь, а заседания в Кремле затягивались до утра.
На Черное море продолжало тянуть. 22 марта 1949 года моряк записал в дневник: «…Продолжаю «болеть» за черноморцев, всякую их неудачу, всякое замечание по их адресу воспринимаю еще как относящееся ко мне. Не так скоро оторвется эта пуповина, уж больно много вложено сил, энергии, опыта и здоровья в дело в/м флота юга нашей страны. Дорого стоит для меня ЧФ!» [389]
24 января на заседании Высшего военного совета Министерства Вооруженных сил СССР Сталин высказался о том, что соединение армии и флота в одном министерстве ошибочно, ибо флоту уделяют недостаточно внимания. 26 февраля в печати появилось сообщение о создании Военно-морского министерства СССР. Октябрьскому в нем места не нашлось. Еще до того, 29 января, на заседании Высшего военного совета адмирал, невзирая на мнения начальников, высказывал свои предложения. В частности, когда Сталин спросил, почему ранее о недостатках не докладывали, он сообщил, что неоднократно докладывали и письменно и устно H.A. Булганину. Последнему это не понравилось. Когда в феврале 1950 года Октябрьский находился в отпуске, министр вызвал его, завел разговор о здоровье, посоветовал не выходить на службу, полечиться… Вскоре была ликвидирована должность первого зама, и адмирал остался не удел. 1 марта 1951 года он, вспоминая о том, что не раз критиковал Булганина по конкретным вопросам, отмечал: «…H.A. ожесточился против меня, а Маленков, председательствовавший на заседании бюро Совета Министров, тоже обиделся на мое упрямство (хотя я был, безусловно, прав). Все это породило резкое постановление правительства, где мне был объявлен выговор, хотя я так и не понял, за что меня так наказали. У меня сложилось твердое убеждение, что критика существует для низов, что критиковать таких людей, как Булганин, нельзя. Мою должность 1-го зама устранили из схемы… Я вновь сижу в ожидании. А дни идут» [390] .
Правда, Октябрьский с 1947 года был болен, но не так серьезно, чтобы отказываться от выполнения обязанностей. Он записал в дневнике: «Могу работать не более шести часов. Больше – уже плохо. Утомляюсь, раздражение сразу возрастает, становлюсь тяжелым». Врачи установили истощение нервной системы, малокровие и переутомление – адмирал не умел щадить себя [391] .
