Я набираю номер телефона райкома партии и прошу первого секретаря. Слышу разговор его помощника, взявшего трубку, с ним самим. «В чем дело? – голос секретаря. – Вы же знаете, что в кабинете идет совещание!» Но помощник знал о добром отношении секретаря райкома ко мне и соединил нас.
– Борис Владимирович, – говорю, – это Туманов, мне надо срочно вас увидеть.
– Если срочно, приезжай. К тому времени как я приехал, совещание закончилось. Волнуясь, я рассказал секретарю райкома историю с ордером. Он вызывает к себе Одинцова, председателя исполкома райсовета, и при мне ему говорит:
– Я не знаю ваших критериев оценки людей, у нас все люди достойные, но наиболее достойны те, кто лучше работает. Вы не согласны?
– Абсолютно с вами согласен, Борис Владимирович!
– Почему же вы не выписали ордер Тумановым?
– Мы это сделаем.
– Завтра вы лично принесете Тумановым ордер. Вам ясно?
– Все будет сделано.
На прииске им. Фрунзе у меня уже была новая бригада, в нее вошла часть тех, кто сидел со мной в лагерях и уже имел опыт работы на «Контрандье», «Челбанье», Танкеляхе. Летом каждый день проходил в напряженном ритме, ни одного часа простоя. Все делали для того, чтобы промприборы и техника работали круглосуточно, не останавливаясь. Мы по-своему организовали работу. Допустим, на участке работают 20 бульдозеров. Подходит время обеда – шабаш, заглушают моторы, один час все обедают. Таким образом, один бульдозер фактически сутки простаивает. Мы применили другую схему. Чтобы бульдозеры не простаивали ни минуты, стали подменять бульдозеристов рабочими ремонтной группы – на время обеда и в любых других случаях. Бульдозеристы обедают, а техника продолжает работать. Это повышало производительность.
Вслед за этим мы впервые применили короткую подачу песков на промприборы.
Обычно пески подавали на расстояние от 120 до 200 метров. Там где работали мы, я предложил, чтобы плечо подачи песков не превышало 40 метров. Это ломало прежде принятую технологию золотодобычи всего «Дальстроя». Потом на прииске «Горном» прокуратура потребует расследования, каким образом нашему коллектив; удается при больших объемах работ сжигать так мало дизельного топлива. Подозревали, что топливо мы воруем. Мы работали в присутствии бдительных прокурорских работников. С год продолжалось следствие. Окончилась эта история рекомендацией местных властей всем горнякам перейти на наш метод.
Бывали смешные эпизоды, которые впоследствии рождали эффективные рационализаторские предложения.
Известны крайние трудности проходки скиповой ямы в скальном основании, которое необходимо взрывать, а отбитую породу загружать в ковш практически вручную. Однажды, вероятно после получки и соответствующего «чаепития», бригада ошиблась в размеpax скиповой ямы на метр, доложив, что ее проходка завершена в соответствии с проектом. А когда настелили рельсы и поставили скип, стало понятно, что все нужно переделать, так как загрузочный бункер установить невозможно. И сейчас помню бешеное лицо начальника участка – настоящего трудяги – коммуниста Метелицы. Рябой, с зелеными глазами, раскричался… Я от злости не знал, что говорить. Бригада тоже молчала. Тогда Гена Винкус предложил «Давайте без бункера, только отверстие оставим, ведь все равно пески в бункерах никогда не залеживаются! Если не получится – переделаем». А Метелице сказали: «Передавай о выполнении плана шахте на сто процентов каждый день, пока будем переделывать».
Все получилось как нельзя лучше. Так родилось одно из самых интересных рационализаторских предложений, сэкономивших государству очень много денег.
Начальники геологических и горных управлений, в частности Ази Хаджиевич Алискеров (знаменитый на Колыме человек, его именем назван прииск) и многие другие руководители относились ко мне и бригаде очень хорошо и часто нас перекидывали на прииски, требовавшие быстрой нарезки шахт с высоким содержанием золота.
Еще в лагере наша бригада проходила за сутки под землей двумя забоями по 36 метров. Ни до нас, ни после никому не удавалось разрабатывать россыпи такими темпами. Не потому, что мы были оснащены лучше других бригад или люди у нас были технически грамотнее. В условиях административно-бюрократического сумасшествия, усиленного особой системой «Дальстроя», мы впервые попытались руководствоваться не инструкциями, а здравым смыслом, и при этом брать на себя ответственность. Я видел, как это выпрямляет людей, уставших от бестолковщины, от глупых распоряжений, бессмысленной регламентации. Мне казалось, надо помочь человеку проявить себя, стать личностью, сделать его свободным – хорошим он станет сам.
Это был зародыш принципов, которые станут базовыми при создании золотодобывающих старательских артелей, дорожно-строительных кооперативов, других новых производственных образований – элементов будущей рыночной экономики.
Магаданские руководители были вынуждены прощать бригаде и случаи, которые не сошли бы с рук любому другому производстве иному коллективу. Я имею в виду обращение с переданной нам техникой. Мы по-своему ее переделывали. Выжимали из оборудования все, что могли. Случись это несколькими годами раньше, нас бы обвинили во «вредительстве». Для нас обычной была рационализация: мы переваривали ковши, изменяя их форму по-своему, устанавливали более мощные электромоторы, ставили роторные шестерни с другим количеством зубьев, что заставляло скреперный ковш буквально летать, – по этому поводу главный механик прииска Анатолий Августович Рейнгард, один из прекрасных инженеров, с немецкой скрупулезностью соблюдавший все инструкции, всегда кричал, что я не берегу оборудование.
– Ты мне угробишь все лебедки! Я улыбался в ответ:
– Ну чего ты орешь?
– Они у тебя должны пять лет работать, а выйдут из строя через год!
– Согласен, через год они выдут из строя. Но за это время они у меня вытащат грунта больше, чем другие лебедки вытаскивают за пять лет. Вы понимаете, о чем я говорю, да?
К слову сказать, Анатолий Августович Рейнгард был отличным человеком. Мы с ним сблизились. Прекрасный инженер, осужденный по 58-й статье, он отсидел на Колыме десять лет. Он дружил с другим механиком – испанцем Бланко, тоже отсидевшим срок (не помню, за что), они оба целыми днями пропадали на участках, помогая бригадам выполнять план. Со временем Рейнгард вернулся на материк. Мы встретились в Москве где-то в начале 70-х годов. Он работал в Министерстве цветной металлургии, в объединении «Союззолото». Это был человек, многое повидавший на своем веку, с непроходящей на лице отметиной, по которой колымский лагерник сразу же признает в нем своего человека. Есть такая особая печать, смесь умудренности и печали в настороженных глазах, которая прочитывается на лицах многих, кому удалось уцелеть.
