Я подхожу к нему.
– И какое замечательное пропагандистское значение будет иметь этот акт? Хотя, по сути, это просто показывает, мне кажется, что под страхом смерти человек цепляется за самую призрачную надежду, хотя бы за соломинку, и совершит самый низкий и подлый поступок, самую позорную измену, чтобы спасти свою жизнь. Хотя бы для того, чтобы еще раз увидеть восход солнца. Только люди твердых моральных принципов способны принять факт смерти, полностью сознавая, что они уходят в небытие. Полагаю, это понравится немногим людям.
– Тогда, согласно твоей теории, люди жертвуют жизнью, не сознавая в действительности, что они делают?
– Нет, я не это хотел сказать. Но утверждаю – и это только мое собственное, личное мнение, а не непререкаемая истина, – что в бою, под пытками, в моменты наивысшего страдания многие люди, которых мы считаем героями, временно впадают в особое состояние ума. Думаю, если бы они реально и хладнокровно оценили тот факт, что их героизм ведет к тому, что они превратятся в трупы, в гниющую плоть, в падаль, – тогда, возможно, они стали бы менее склонны к героическому поведению. Или я сказал бы скорее, что мы стали бы менее героическими, поскольку, в сущности, мы все одинаковы. Мы любим разыгрывать из себя героев, может, особенно перед самими собой. Но затем всегда приходишь к мысли, что такое не случается или случается с кем-нибудь еще.
Мы прекращаем разговор. Видим в окно, как Штресслинг жестикулирует у ограждения.
Другие офицеры вышли наружу, и мы следуем за ними.
Русских ведут к пулеметам, возможно, по приказу майора. Несколько эсэсовцев быстро разъясняют, что им делать. Красные ужасно бледны. Несмотря на холод, их лбы покрывают крупные капли пота. Другие заключенные в дальнем конце двора все понимают. Некоторые из них плюют в направлении предателей с видом презрения. Поток ругательств исходит от сбившихся в кучу людей, обреченных на смерть.
Фантастика. Невозможно поверить, что часть узников можно было убедить, что добровольные экзекуторы реально поверили в то, что их пощадят в обмен на расправу с товарищами.
Шесть эсэсовцев стоят позади них с маузерами наготове. Никакой угрозы того, что русские вдруг повернут пулеметы в противоположном направлении, нет. Все же лучше исключить всякую случайность. Пробуждение совести или бросок на врага в отчаянии… В таких случаях они могли бы повернуть пулеметы. Но их сторожат эсэсовцы, и очень бдительно.
Обреченные на смерть спокойны. Большинство из них упорно продолжают сидеть на земле. Другие стоят на коленях и, видимо, молятся.
Постепенно их сгоняют в угол двора к высокой полуразрушенной стене. Они в отчаянии озираются вокруг, как звери в западне. Но ничего сделать нельзя, не стоит даже пытаться.
Я понимаю вдруг, почему Штресслинг так долго медлил с приказом открыть огонь.
К воротам лагеря согнали население деревушки. Солдаты теперь расставляют ее жителей вокруг колючей проволоки так, чтобы они не пропустили ни малейшей подробности из спектакля, который для них устраивают. Глаза людей широко раскрыты от ужаса. Крестьяне переводят взгляды от пулеметов к пленным и снова к пулеметам.
Грохот советской тяжелой артиллерии к северо-востоку от реки Куберле становится громче. Русские танки мчатся по грязи на полной скорости, стремясь настигнуть тяжеловесные колонны нашей артиллерии, тоже отступающей вместе со всеми войсками. По меньшей мере неразумно тратить драгоценное время на циничные и совершенно бесцельные представления, когда авангард русских в нескольких часах пути.
Резкий свисток прорезает холодный воздух.
Эсэсовцы приставляют дула своих маузеров к шеям русских, и все шесть пулеметов разом начинают дробно выстукивать свои очереди.
Бойня удивительно скоротечна.
Грохот пулеметов заглушает вопли от ужаса и боли узников по мере того, как они падают один на другого, сраженные пулями.
Когда все заканчивается, наши солдаты заменяют у пулеметов предателей-экзекуторов. Около десяти эсэсовцев выходят и завершают операцию. Пиная тела ногами, они добивают умирающих выстрелами в голову. Кровавая работа завершается в десять минут.
Выступает вперед Штресслинг и отдает короткое приказание:
– Теперь выбросьте этот сброд отсюда, всех шестерых.
Я с трудом могу поверить услышанному. Кажется невероятным, чтобы майор действительно решил их отпустить.
Но я недооценивал его.
Ворота лагеря открываются, и я внезапно понимаю, в чем дело.
Жители деревни, наблюдавшие драму, видели, как шесть предателей убивали своих товарищей. У майора были свои основания пригнать крестьян к лагерю.
Как только освобожденные пленники оказались за воротами, их соотечественники набросились на них. С криками, оскорблениями, искаженными лицами, одержимыми яростью, они начали избивать бывших узников чем попало – камнями, палками, железными прутами.
Уже через минуту двое из «освобожденных людей» представляют собой не что иное, как изувеченные, кровоточащие тела, трупы, которые крестьяне продолжают бить в своей бешеной злобе.
Предатели заплатили свой долг.
Штресслинг со странной улыбкой чувствует себя вполне удовлетворенным.
10 февраля 1943 года. Теперь мы удерживаем те же позиции, которые занимали прошлым летом, – по реке Кальмиус (видимо, Миус. – Ред.) вплоть до Николаевки близ устья реки, впадающей в Таганрогский залив.
Нет смысла подробно обсуждать обстоятельства, вынудившие немецкое Верховное главнокомандование отдать приказ об отступлении в юго-западном направлении.
В сражении за удержание рубежа на Дону погибло 400 тысяч немцев.
И рубеж не был удержан.
Коммюнике из Ортельсбурга и сообщения с Вильгельм-плац, 7 (адрес министерства пропаганды в Берлине) утверждают, что наше закрепление на дальнем краю Донского края (то есть на Миусе западнее устья Дона. – Ред.) оправдано стратегическими соображениями. Говорят, исключительно потому, что это позволяет отражать атаки русских в более выгодном положении.
Но, возможно, Верховное командование в Восточной Пруссии считает также целесообразным, чтобы мы пережили зиму на позициях, укрепленных с прошлого года и проще обороняемых.
Однако тревожит по меньшей мере то, что слово «оборона» встречается в коммюнике все чаще и чаще.
12 февраля. Сегодня мы узнали, что Сталинград пал.
2 февраля Паулюс, за сорок восемь часов до этого назначенный по радио фельдмаршалом рейха, подписал капитуляцию германских войск в присутствии Жукова и маршала артиллерии Воронова. (Паулюс сдался 31 января. Однако отдать приказ о прекращении сопротивления еще сражавшейся северной группировке своих войск не захотел, ссылаясь на то, что он в плену. Тогда сопротивление еще державшихся немцев было сломлено силой оружия. – Ред.)
