16 августа – командование Первой конной получает приказ Тухачевского от 15 августа в 21.14, то есть с опозданием больше чем на сутки.
17 августа – в 1.30 – через четыре часа после получения приказа командование Конармии сообщает Тухачевскому, что армия связана боем и готова двинуться в указанном направлении после взятия Львова. Ответа на это донесение не последовало.
19 августа – в 21.15 командование Первой конной впервые узнало о провале Варшавской операции и одновременно получило с двухдневным опозданием директиву Тухачевского от 17 августа командующий требовал выполнения своего приказа от 15 августа…
20 августа – в 6 00 Тухачевский подтвердил свой ставший уже бессмысленным приказ, в то время когда Конармия начала отход за Буг.
21 августа – командование Первой конной получило категорический приказ председателя Реввоенсовета Республики Л. Д. Троцкого о немедленном перенесении ее действий на северо-запад, но в то же время санкционировал взятие Львова (!).
Когда ошеломленный этим приказом Егоров связался с Тухачевским, предлагая сначала взять Львов, а потом перебросить Конармию на Западный фронт, Михаил Николаевич высказался в том духе, что-де «каждый день дорог», хотя переброска уже безнадежно запоздала. В этом свете рейд Первой конной к Замостью, не вызывавшийся необходимостью, выглядел как наказание строптивой армии и даже желание погубить ее. Пять дней без поддержки пехоты, неся большие потери, конники Буденного прорубались сквозь вражеские заслоны и в начале сентября вышли к своим.
Этот отчаянно героический поход Конармии дал повод Пилсудскому написать в своих мемуарах: «Упреки г-на Тухачевского действительно являются странными. Что бы он сказал, если бы услышал упреки, например, Буденного, что в момент, когда тот тоже совершал свой поход к Висле, г-н Тухачевский, разбитый тогда уже под Варшавой, не помог ему в его гордых намерениях? Буденный имел бы совершенно такое же основание упрекать г-на Тухачевского, как этот последний, когда упрекает Буденного» (с. 109).
Из этого перечня событий видно, что если прегрешения руководства Юго-Западного фронта и Сталина и имели место, то они не шли ни в какое сравнение с промахами и просчетами командующего Западным фронтом. Не случайно видный советский военачальник маршал И. С. Конев в 1965 г. говорил, что он «подробнейшим образом изучал эту кампанию, и каковы бы ни были ошибки Егорова и Сталина на Юго-Западном фронте, целиком сваливать на них вину за неудачу под Варшавой Тухачевскому не было оснований. Само его движение с оголенными флангами, с растянувшимися коммуникациями и все его поведение в этот период не производят солидного положительного впечатления» («Знание – сила». 1988, № 11, с. 79).
О том, что имел в виду Иван Степанович, говоря о несолидном поведении в Варшавской операции, дает представление публикация того же Иссерсона, который при всем его преклонении перед Тухачевским не скрывает серьезных промахов в поведении своего кумира в критические часы Варшавской операции.
«Тухачевский по своей молодости и недостаточной еще опытности в ведении крупных стратегических операций в тяжелые дни поражения его армий на Висле не смог оказаться на должной высоте. В то время, когда на Висле разыгрывалась тяжелая драма и когда обессиленные войска Западного фронта без патронов и снарядов, без снабжения и без управления сверху дрались за свое существование, прижатые к восточно-прусской границе, Тухачевский со своим штабом находился глубоко в тылу. Все его управление ходом операции держалось на телеграфных проводах, и когда проводная связь была прервана, командующий остался без войск, так как не мог больше передать им ни одного приказа. А войска фронта остались без командующего и без управления. Весь финал операции разыгрался поэтому без его участия».
Разгром предводительствуемых армий – тяжелейшее испытание, которое только может выпасть на долю полководца. Оказываясь в этом страшнейшем из положений, военачальники ведут себя соответственно: одни отстреливаются до последнего патрона, другие бросаются во главе окруженных войск в последнюю атаку, третьи – кончают с собой. А как повел себя Тухачевский, которому уже был преподнесен бинокль с надписью «Победителю под Варшавой», узнав, что почти лежащая в кармане победа в мгновение ока обратилась в поражение?
«Он заперся в своем штабном вагоне, – вспоминает Иссерсон, – и весь день никому не показывался на глаза. Только сам он мог бы рассказать, что тогда передумал».
Конечно, сейчас невозможно установить, какие смысли терзали Михаила Николаевича, но, похоже, тогдашние упреки он меньше всего адресовал самому себе. Во всяком случае, через десять лет в кругу коллег он говорил, что главным итогом его тяжких раздумий после провала Варшавской операции было твердое убеждение: он, Тухачевский, потерпел поражение не столько от белополяков, сколько от интриг Главного командования и руководства Юго-Западного фронта.
Тогда присутствовавший при этом разговоре И. П. Уборевич спросил Михаила Николаевича, почему же он, зная о трагическом положении своих войск, не пробился к ним на самолете, на машине или на лошади, не взял непосредственного командования на себя и лично не вывел их из окружения? Помолчав, Тухачевский спокойно сказал, что он один не мог предпринять такую акцию, да ему и не позволили бы этого сделать…
«На штыках понесем счастье и мир»
Признавая, что действия Тухачевского как полководца и командира в Варшавской операции были не вполне безупречны, Иссерсон утверждал, что зато никто из военных не понимал тогда так ясно, как именно Михаил Николаевич, политического значения наступления на Варшаву.
Он писал: «Как стратег и полководец Тухачевский показал себя в походе 1920 г. достойным великих идей Ленина: он понимал их и верил в них. Он был стратегом ленинского стиля. Вот почему он так рвался на Варшаву. Тухачевский видел в этом важную политическую задачу, имевшую в то время огромное международное значение».
К сожалению, Иссерсон не пролил света на значение этих слов, но недавние публикации в нашей печати позволяют понять, о чем шла речь…
Советско-польская война 1920 г. являла собой сложное переплетение национальных, классовых, территориальных и идеологических противоречий, в разрешении которых каждая сторона уповала на военную силу. Польша, обретшая долгожданную государственную независимость в конце 1918 г. после революции в Германии, не ограничилась восстановлением исторических рубежей бывшего Королевства Польского и с весны 1919 г. начала планомерно продвигаться в глубь советской территории, населенной литовцами, белорусами и украинцами. Это резко выделило польскую кампанию из других кампаний Гражданской войны: здесь военные действия впервые утратили междоусобный, братоубийственный характер и приобрели черты оборонительной войны против иноземного нашествия. Это изменило отношение народа к войне: в начале 1920 г., когда запахло войной с Польшей, десятки тысяч дезертиров, которых прежде невозможно было выманить из лесов ни угрозами, ни посулами, добровольно повалили на призывные пункты.
