— А сколько?
— Да десять рублей всего.
Так поставлено было все дело. Я убедился, что разрешения никогда не надо ни в чем спрашивать. Если спросить дозволения — испугаются и не дозволят. Надо сделать расход и подать счет. Счета оплачивались немедленно.
Насколько канцелярщина заела контору, видно из такого случая.
Приходит ко мне бутафор, — это уж было в шестом или в седьмом году моей службы, — и говорит:
— У нас ведро деревянное течет, а завтра утром в "Плодах просвещения" оно нужно. Позвольте купить новое.
— О чем же спрашивать? Конечно, покупайте.
— Контора закрыта, — теперь уже пять часов. Завтра праздник. Купить надо сегодня, на Сенной еще поспеем. Пожалуйте деньги.
— А сколько стоит?
— Копеек двадцать. Может тридцать. Дал я денег. Ведро купили, "Плоды просвещения" прошли с новым ведром.
Вдруг через несколько дней говорит мне бутафор:
— Ну и выдержал я баню!
— За что?
— Как смел у вас взять деньги на ведро. Я должен по закону обратиться не к управляющему, а в монтировочное отделение.
Еще через несколько дней препроводили мне тридцать копеек с соответствующим отношением. А начальник монтировочной части говорит:
— Вы, пожалуйста, не давайте им своих денег. Я обещал всегда и вперед давать в экстренных случаях.
— Но это незаконно.
— Тогда я буду от себя дарить вещи театру.
— Мы подарков принимать не вправе.
— Да вы и не узнаете.
Нашли, что я "расшатываю дисциплину".
Когда на должность начальника монтировочной части назначен был Крупенский, он, зная мою пятилетнюю опытность по этой специальности в Малом театре, — ходил ко мне первое время за советом.
На генеральной репетиции стоит новый павильон.
— Сколько за него будет поставлено в счет? — спрашивает он меня.
Я прикинул на глазомер, говорю: рублей около четырехсот. Вечером он мне говорит:
— Мне подали счет в четыреста десять рублей. Вы точно угадали. Значит это нормальная стоимость?
— Нормальная — двести. Я помножил на два — вышло четыреста. Ведь в дирекции все обходится вдвое дороже.
— Почему?
— Не знаю. Кому-то это нужно.
Я узнал о двойной цене за поставки вот по какому обстоятельству. Ставили хронику Островского "Дмитрий Самозванец". Актер, игравший Шуйского, был росту высокого. Все кафтаны и шубы были на него коротки, а две длинные — были такая рвань и лохмотья, что будущего царя всея России выпускать в них было невозможно. Контора разрешила сделать ему новый костюм из парчи по шести рублей аршин. Актер мне жалуется:
— Сам я выбирал в магазинах — великолепная парча, но просят двенадцать рублей, а у нас больше шести не полагается. Приходится опять наряжаться в скверные кафтаны.
Я поехал сам в магазин. Двенадцать рублей. Заезжаю в другой. Такая же парча — шесть. Беру сколько надо аршин.
— Куда прикажете прислать?
— В контору императорских театров. Лицо приказчика вытягивается.
— Извините: тогда — двенадцать рублей аршин.
— Отчего же?
Мнутся. Наконец говорят:
— Деньги неизвестно когда еще будут заплачены. Да и надо туда-сюда сунуть. Я вынимаю бумажник.
— А лично мне?
— Пожалуйста по шести рублей.
Я взял материю. На другой день мне уплатили по счету из конторы, — но, кажется, очень остались недовольны моим поступком.
Когда определенные суммы назначены нам были на годовые монтировки драмы, — благодаря экономии оказалось более двух тысяч лишних.
— Их нельзя возвращать, — сказало мне опытное лицо. — Из возврата выведут заключение, что смета на год у нас составлена была неправильно, и мы назначили сумму на две тысячи больше, чем нужно в действительности. Поэтому и на будущий год нам дадут на две тысячи меньше.
Такая бухгалтерия царила в деле расходов императорских театров.
Гастроли Сальвини весной 1901 года. Семидесятилетний Гамлет. — Сальвини в роли короля Лира и Отелло. Его пунктуальность. Воздержание от вина.
До моего отъезда за границу, весною 1901, года мне пришлось еще монтировать ряд пьес с участием Сальвини. Он приехал по приглашению Суворина в Малый театр и должен был сыграть цикл спектаклей. Более всего меня интересовало его исполнение "Лира" и "Гамлета".
Гамлета он долго не соглашался играть, хотя костюм принца он захватил с собой.
— Мне 72 года, — говорил он. — Разве в эти годы можно играть тридцатилетнего принца?
— Но вы можете прочесть лекцию. Не сыграть, но показать, как надо его играть, — убеждал я.
Наконец он согласился. Самое интересное в его игре было то, что он играл его иначе, чем в 1882 году, когда в первый раз приезжал в Россию и гастролировал в Мариинском театре. Несмотря на свои годы, он был способен на эволюцию. После 54 лет, когда, по-видимому, он не мог уже играть Гамлета, он перерабатывал всю роль. Он был стар и тяжел для молодого принца, но дай Бог, чтобы дали молодые актеры десятую долю того, что он дал в этот спектакль. Публика принимала его холоднее в Гамлете, чем в других ролях. Первый актер мира показывал результаты всех своих исканий в величайшем произведении Шекспира, — и театр не был полон! Наша публика расписалась в своей некультурности на этот раз ярче, чем когда-нибудь. И говоря словами того же Гамлета, можно было сказать:
— Это слишком тонкое блюдо, недоступное вкусам толпы! ["Hamlet", act II, ж. 11,460.] "Лира" он играл впервые в России. В 1882 году он потому не исполнял этой роли, что был еще "не готов" для нее. "Я все еще изучаю ее пятнадцать лет", — говорил он. Теперь, может быть, не хватало у него сил провести всю роль с тем пафосом, который был некогда присущ его натуре. Но во всяком случае, некоторые места роли были поразительны, например, слова:
Король, король от головы до ног!
Смотри, как дрожь моих рабов колотит,
Когда на них смотрю я…
Вся фигура безумного короля в венце из соломы и васильков, с сухим сучком в руке вместо скипетра, стоящего на пригорке среди полей Довра, — представляла собою незабываемый образ. Смерть короля, монолог его над телом Корделии представляли собою нечто далеко выходящее за пределы сценического творчества.
Лучшей ролью Сальвини считается Отелло. Быть может, так оно и есть. Примитивные детские мизансцены, грубый грим, неверные костюмы — все это тонуло в океане тех переживаний, которые давал трагик. Принято прочим доморощенным трагикам копировать в Отелло великого трагика. И копируют именно те черты его исполнения, которые сравнительно слабы, составляют его lapsus'ы.
