Новиков был очень умерен в пище, соблюдал строгую диету — больной желудок постоянно заставлял помнить о себе.
За столом он обычно беседовал о прочитанных книгах. В шесть часов пили чай, а в десять Новиков уходил в свой кабинет и ложился спать. Жизнь в доме замирала до утра.
Привыкнув ограничивать себя во всем, Новиков сожалел, что не расстался с привычкой нюхать табак. Обращаясь к московским друзьям с просьбой выписать для него из Сарепты нюхательного табаку, он писал в свое оправдание:
«Мы часто и легко оставляем то, что захочет наша воля, но не так легко разделываемся с тем, что нам приятнее и что воля наша хочет удержать, а услужливый разум тотчас представит целую кучу резонов, почему этого оставлять и не должно; одному легко оставить табак, другому — чай, и наоборот. Дело не в чае и табаке, но в преломлении собственной воли. Что мы легко оставляем, то и весом легко и не есть добродетель, но то, что мы делаем с превеликим насилием воли своей, то воистину добро».
Новиков по-прежнему внимательно заботился о людях, которые нуждались в помощи. Он хлопочет у московского архиерея Августина о дьяконе авдотьинской церкви, отце большого семейства, которому грозил перевод в другое место. Новиков объясняет в письме профессору Чеботареву причины своей просьбы оставить дьякона в Авдотьине:
«Дьякон учился хорошо, разум имеет и дарование, что немного найдется и в архиереях — таких. Переписывал у меня книги, тонко входил во все материи. Но при всем том пьет запоем, и я только один мог его воздерживать. В другом месте погибнет! Он уже слышал и понял такие истины, что и в архиереях едва ли найдутся, которые бы так много разумели, а потому-то я и содрогаюсь о бессмертной его душе…»
Весьма вероятно, что в первые годы царствования Александра Павловича Новиков, как и многие русские люди, был обманут показным либерализмом государя и получил надежду вернуться к издательской деятельности. Известно, что в 1805 году он намеревался взять в аренду типографию Московского университета, подобно тому, как сделал это четверть века назад, и был уверен, что возобновление предприятия, разрушенного императрицей Екатериной, даст ему средства, чтобы расплатиться с долгами. Разумеется, он думал вести дело в прежнем духе, не искать прибыли, но распространять просвещение. Однако университетское начальство не откликнулось на предложение Новикова. Его история была еще свежа в памяти современников.
В 1806 году владелец типографии Решетников начал выпускать журнал «Московский собеседник» и перепечатал в нем несколько статей из новиковских изданий — «Живописца», «Утреннего света», «Покоящегося трудолюбца». Не был обойден и «Отрывок путешествия в *** И***Т***». Как показала Л. В. Крестова, «Отрывок» был заново отредактирован умелой рукой, по мнению исследовательницы — авторской. Эта публикация «Отрывка» после исправлений, внесенных в нее, является, в сущности, «третьей редакцией «Отрывка путешествия», причем наиболее исправной, полной и политически заостренной». {Л. В. Крестова, Из истории журнальной деятельности Н. И. Новикова. «Исторические записки», 1953, Ка 44, стр. 282.}
Вокруг Авдотьина жили помещики, на тамошнего барина непохожие. Они были заняты псовой охотой и, гоняясь за зайцем, не раз выбегали на новиковские поля, езживали по соседям играть в карты.
Впрочем, попадались и чудаки. Один из них изобретал вечный двигатель, употребил на работы свое состояние и продал восемьсот душ крестьян.
— Зачем вам этот двигатель? — спросили его.
— Бог его знает, — ответил изобретатель. — Да ведь, живучи в деревне, надобно чем-нибудь заняться.
Другой помещик сажал деревья проспектами к усадьбам своих соседей.
Новиков не завел дружбу с окрестными дворянами.
Император Павел, окончательно разорив Новикова, более о нем не вспоминал. Вельможи не баловали его вниманием. Только однажды, в конце 1799 или начале 1800 года приятель Новикова Лабзин уведомил его, что с ним хочет познакомиться граф Федор Васильевич Растопчин.
Близкий к Павлу сановник, в ту пору член императорского совета, а позже, в 1812 году, главнокомандующий Москвы, Растопчин владел подмосковным имением Вороново и был рачительным хозяином.
Новиков ответил Лабзину, что слышал о Растопчине много хорошего и имеет к нему сердечное почтение, однако не видит никакой возможности сблизиться.
«Он весьма высок, — писал Новиков, — а я весьма низок, так что между нами весьма великое расстояние пустоты. Чем же ее наполнить? Исканием? Но я никогда не искал, не учился тому и не умею. Его сфера знакомства знатная, великочиновная, а моя малая и весьма бедная и короткая, то как же нам сойтись?
Какая цель сего сближения и знакомства? Мирская, а я к ней сделался неспособным и диким. Знатные не терпят противоречия, а ежели я с тем не согласен, так буду молчать и говорить холодное: «Так, ваше сиятельство», — следовательно, покажусь ему дураком… Да и какой же с его стороны интерес подвигнуть его к сему может, тем паче, что я опубликован обманщиком и бездельником: так ведь много надобно сделать с его стороны жертвы».
А что, если граф после сделанного знакомства полюбит, как выражается Новиков, «известные материи» и захочет в них упражняться, то есть сойдется с масонами? «Но я весьма опасаюсь, не философ ли он? То есть не вольнодумец ли, что ныне синоним, и не считает ли наше любимое или глупостью и скудоумием, или обманом только для глупых?»
Опасения Новикова вряд ли были напрасными. И не потому, что Растопчин мог претендовать на свою принадлежность к философам или вольнодумцам, — такого за ним не водилось, — а оттого, что, по всей вероятности, Новиков интересовал его именно как «опубликованный обманщик». В свое время Растопчин уверял, что однажды у Новикова за ужином бросали жребий, кому зарезать императрицу Екатерину, и жребий этот достался Лопухину. Дом Типографической компании представлялся ему аванпостом революционной Франции. Раболепный царский слуга Растопчин, очевидно, желал узнать, чем теперь занимается бывший издатель журналов и книг, экземпляры которых побывали в руках у всех русских читателей. Цель знакомства была вовсе не бескорыстной. Новикова продолжали опасаться в правительственных кругах, и разведка Растопчина пришлась бы кстати.
Однако Новиков отверг притязания графа на знакомство, и Лабзин более не настаивал.
Впрочем, в 1804 году Новиков пожелал обратиться к Растопчину с просьбой принять в ученье его крепостного человека. После убийства Павла I Растопчин, принимавший в нем пусть косвенное участие, взял отставку и переселился в Москву. Он устроил в своем Воронове школу английского земледелия и объявил через «Ведомости» о приеме учеников. Растопчин принял ученика, посланного Новиковым, о чем известил письмом, в котором выразил уважение к нему, и сказал, что с давних времен почитает его как человека, образовавшего нужное просвещение и нравственность в отечестве нашем.
