Серой с зелеными пузырями.
Она действительно была тусклой и мутной, но вся эта хандра была совершенно другого цвета.
И это было уже непоправимо. Тут, если даже решишься собаку валять, так и то не поможет.
Пришлось снова ехать в магазин, но так как там больше подходящих материй не было, то кассир выдал деньги обратно.
— Ну, теперь руки у меня развязаны, и можно свободно выбирать в другом месте.
Купила нечто бурое в маленькой мебельной лавчонке, но это нечто оказалось дома таким ужасным, что уж лучше было бы оставить диван в прежнем виде. К нему, к прежнему, по крайней мере, привыкли и его уродства уже не замечали. А к этому, чтобы привыкнуть, может быть, годы понадобятся.
Маленькая лавчонка материю назад не приняла, и Лида пережила много тяжелых и унизительных минут.
Решила материю спрятать.
— Может быть, когда-нибудь какому-нибудь бедному пригодится на какую-нибудь подстилку.
Лучше всего, конечно, было бы совсем от этой затеи отказаться и жить по-прежнему, тихой жизнью со старым диваном. Но одна из Лидиных приятельниц, баба услужливая, но неприятная, прислала своего родственника, любителя-обойщика, который, явившись на квартиру, когда никого не было, взял да и ободрал старую обивку.
Теперь уже путь к отступлению был отрезан. Пришлось отказаться от нового платья и пожертвовать эти деньги на диван.
Тут кто-то дал блестящую идею:
— Сделайте диван вразрез всему окружающему. Ничего общего. Сам по себе. Зеленый. Яркий, торжествующий. Все кругом вянет и гаснет. А он один сверкает наглой красотой. Это идея.
Идея Лиде понравилась.
Для наглой красоты приказчик посоветовал взять крашеный холст, потому что он стирается.
— Разве диваны стираются? — удивилась Лида, но спорить уже не могла. Она так устала и замоталась от всех этих неудач, что думала только о том, как поскорее избавиться от взятой на себя обузы.
Приятельницын родственник, ободрав диван, уехал на два месяца в Ниццу. Пришлось искать обойщика.
Пришел консьержкин брат. Осмотрел диван. Сказал, что за эту работу может приняться только через два месяца. Велел, чтобы ему заплатили за деранжеман, депласеман и ангажеман. Всего [92]32 франка 40 сантимов.
Потом нашли русского обойщика, который долго толковал о католицизме и православии, потом пошел за гвоздями и пропал на два дня. Вернувшись, заявил, что сейчас начинать не стоит, потому что завтра суббота, а потом воскресенье. В понедельник тяжелый день, а лучше всего во вторник с утра.
Но во вторник он не пришел.
А диван стоял голый, и из него лезла мочала и какая-то неопределимая дрянь и летела густая, крупная пыль.
Через неделю нашли нового обойщика, который обтянул только полдивана, а потом решил жениться и ушел.
Лида осунулась, стала раздражительной, необщительной, окончательно возненавидела мужа, от отчаяния купила какой-то совершенно ей ненужный воротник из козы под барана. И ночью плакала от ужасного козьего духа, который не пропал, а только обострился от подбараньей выделки. Она стала бояться проходить мимо голого дивана и даже начала подумывать бросить все и уйти в монастырь.
Но дело с диваном все-таки кое-как наладили.
Особой наглой красоты не вышло, но все-таки приглашенная к чаю тетка проворчала:
— Эк закатила! Муж в драном пальтишке бегает, а она на ерунду денег не жалеет.
А веселый молодой человек, душа общества, состроив наивную рожу, спросил:
— Это, Лидочка, наверное, только начерно обтянуто, потому оно такое голое? А сверху будет плюш?
А приятельница, услужливая и неприятная, сказала снисходительно:
— Ничего, голубчик, вовсе это не так уж скверно. Конечно, это некрасиво, но практично и, наверное, недорого.
Поздно ночью, в третий раз зажигая лампу и принимаясь за уголовный роман, вдруг вспомнила она фразу: «Разочарование царей и героев страшнее, чем… чем от дивана…» Что это такое? Какой это мудрец сказал? Где я это читала?
Но тут же вспомнила, что это слова ее собственного мужа. Сердито фыркнула и сказала вслух:
— Какой идиот!
В два часа ночи ее разбудил резкий звонок.
Она вскочила, не сразу поняла, в чем дело. На новом месте всегда так все неладно идет.
Звонок повторился продолжительнее, настойчивее.
— Ага! Больная звонит. Бегу!
Наскоро накинула свой белый халат, побежала вдоль коридора, застегиваясь на ходу.
В коридоре темно, все двери заперты. Где же ее спальня? Здесь, что ли?
Ткнулась в какую-то дверь. Пахнуло спертым воздухом, кто-то пискнул. Нет, здесь, верно, горничная.
Звонок затрещал снова, раздраженно и злобно. На минутку остановился и потом уже затрезвонил не переставая.
— Боже мой! Да что же это? Эх, надо было с вечера двери пересчитать.
Но вот мелькнула узкая полоска света. Здесь.
На широкой кровати, широко раскинув тонкие руки в длинных зеленых перчатках, лежало странное существо. Лица у существа совсем не было. Там, где бывает лицо, виднелась только какая-то розовато-серая не то каша, не то глина. Пять дырок обозначали глаза, две ноздри и рот. Рот зашевелился и сказал по-английски:
— Нёрс, я вас завтра выгоню. [93]
— Простите, я не могла найти двери. Вам что-нибудь нужно?
— Мне нужно знать, как вас зовут. Я забыла.
— Лиза.
— Лиза. Мне не нравится Лиза. Я буду забывать. Я вас буду звать Квик. У меня была кошка Квик. Я не забуду.
— Вы меня звали? — сказала Лиза. — Вам что-нибудь нужно?
— Я же вам сказала, что мне нужно было вспомнить ваше имя. Для этого я и звонила. Можете идти. Я вас завтра выгоню.
Лиза пошла к себе. Отсчитала по дороге двери. Хорошо, что ее дверь осталась полуоткрытой, а то она бы, наверное, не нашла свою комнату.
Что же теперь делать? «Я вас завтра выгоню». Ведь это же ужасно! Значит, опять сидеть без места, и денег ни гроша. Вот не везет! Десять месяцев тому назад дежурила у больного старика в отельной комнатушке, спала на полу, схватила воспаление легких. Провалялась три недели, пришла к старику за деньгами — ни старика, ни денег.
— Сын за ним приехал и увез в Берлин.
Потом искала места. Знакомый доктор, милый человек, всегда дававший ей работу, разводил руками:
— Ничего, голубчик, для вас нет. Настала самая злокачественная эпидемия здоровья. Надо подождать.
Вот и ждала.
Наконец прибежал как-то знакомый шофер. Ему сказали, что богатая американка ищет русскую сиделку. Предупредили, что долго там не продержаться, но попробовать можно.
Обрадовалась, побежала.
Дом оказался очень странный. Восемь человек прислуги, и никто ничего толком не знал. Больная оказалась совершенно здоровая, но, по объяснению прислуги, так перепилась, что совсем спятила. Теперь ее пять докторов лечат.
