– Судить будем всех, кто опозорил революционное знамя Первой Конной! – подвел итоги обсуждения Ворошилов.
Мы знали, что, во всеуслышание говоря о непорядках в наших подразделениях, даем врагу пищу. Но честно сказать об ошибках – значит укрепить свои ряды, а не ослабить их.
Реввоенсовет армии решил виновных в происшествии командиров отстранить от занимаемых должностей и предать суду Революционного военного трибунала».
Конечно, Буденный несколько облагородил неприглядную картину. О злодеяниях упомянул вскользь, нисколько их не конкретизируя. О евреях вообще не упомянул ни слова—в момент публикации «Пройденного пути» еврейская тема в СССР была под фактическим запретом. И все больше упирал на недостаток снабжения, плохое отношение к конармейцам со стороны тыловых служб и происки вражеской агентуры. А ведь агентура того же Врангеля, кстати сказать, никакого понятия о безобразиях, творившихся в Первой конной, понятия не имела. Иначе бы, глядишь, врангелевцы приободрились и куда решительнее пытались бы зацепиться за Северную Таврию.
Но вот самой операции по разоружению мятежной 6-й дивизии Семен Михайлович уделил столько же места, сколько уделял крупным кавалерийским сражениям. И это не случайно. Надо признать, что подготовил и провел ее Буденный образцово. Только вот о бронепоездах в мемуарах не рискнул упомянуть. Но читатель и так должен был осознать, насколько серьезным было дело. И Семен Михайлович по-настоящему гордился тем, что сумел так быстро и ловко обуздать мятежников. Это ведь был еще один его «звездный час».
Если бы не удалось совладать с 6-й кавдивизией, могла бы восстать вся Конармия. А это было бы похлеще Кронштадтского мятежа – Врангель ведь все еще сидел в Крыму и Северной Таврии. И вот в этом случае выбор бы у Семена Михайловича был бы, прямо скажем, незавидный. Можно было бы, конечно, самому возглавить мятеж под лозунгом «Бей жидов и коммунистов!». Сам Буденный, как мы уже убедились из его выступления на объединенном заседании Реввоенсовета Конармии и присланной из Москвы комиссии, евреев не особенно жаловал, как и подавляющее большинство конармейцев. Но открытых антисемитских высказываний никогда не допускал, поскольку давно уже понял, что с советской властью надо вести себя очень осторожно. А трехлетний опыт Гражданской войны научил его, что антисоветские восстания неизменно заканчиваются провалом. Так что командарм Первой конной никогда бы не рискнул пойти добывать сомнительные лавры батьки Махно или предводителя крестьянского восстания на Тамбовщине Антонова.
Но и останься Буденный в стороне от возможного восстания Конармии, по головке бы его все равно не погладили. Семен Михайлович был нужен советской власти постольку, поскольку за ним шли красноармейские массы. Если бы конармейцы отвернулись бы от Буденного, для большевиков он бы превратился в балласт. Его могли бы спокойно обвинить в «контрреволюционных настроениях» и потворстве грабежам и погромам и расстрелять, как Думенко или, позднее, Миронова. Или, в лучшем случае, перевели бы на какую-нибудь малозначительную должность, означавшую конец карьеры.
Думается, Буденный в тот момент прекрасно сознавал, как много поставлено на карту. Он понимал, что если не расправится беспощадно с бандитами в Конармии, то навсегда лишится доверия со стороны политического руководства. Но в то же время Семен Михайлович чувствовал, что расправу с непокорными надо провести так, чтобы не лишиться доверия ни самих наказанных (разумеется, тех, кто остался в живых), ни других конармейцев. Несколько десятков зачинщиков расстрелять было необходимо – как для острастки остальных, так и для того, чтобы продемонстрировать прибывшей из Москвы комиссии, что Реввоенсовет Конармии решительно борется с бандитизмом. Зато остальных, в том числе командиров, он предпочел помиловать и дать возможность заслужить прощение в новых боях. Соратник Буденного генерал-полковник Ока Городовиков через много лет после Гражданской войны свидетельствовал: «Батька своих людей не сдавал».
И тут очень помогла легенда о вражеской агентуре, будто бы ответственной в первую очередь за погромы и убийства. Русский человек, как, наверное, и представители других народов, очень не любит признавать себя в чем-либо виновным, а уж тем более – в грабежах, убийствах, насилиях. Куда удобнее переложить ответственность на каких-нибудь внешних врагов. Буденный и Ворошилов эту народную психологию прекрасно знали, и Семен Михайлович использовал довод о вражеской агентуре сполна. Конармейцы, не слишком обремененные образованием и критическим мышлением, охотно поверили командарму, что во всем виноваты «агенты Врангеля и Петлюры», и даже с энтузиазмом выдали зачинщиков, очевидно, предназначавшихся на роль этих агентов и частью расстрелянных еще до приезда московской комиссии.
А вот если бы 6-я дивизия не подчинилась приказу Реввоенсовета, а бойцы Особой кавбригады отказались бы стрелять в мятежников и, хуже того, перешли бы на их сторону… Наверное, при одной мысли о таком развитии событий у Буденного мурашки по коже бы побежали. Но пронесло.
Еще раз повторю, что Семен Михайлович был косноязычен. Но именно он, а не Ворошилов умел заставить бойцов слушаться своей воли, что блестяще продемонстрировал 11 октября при разоружении 6-й дивизии. Вероятно, в интонациях его голоса, в самом внешнем виде бравого драгунского унтера с пышными усами было что-то такое, что завораживающе действовало на бойцов. Что-то неуловимое, что не передают ни фотографии, ни мемуары.
Стоит отметить, что и насчет самой московской комиссии в мемуарах Буденного немало лукавства. Из третьего тома «Пройденного пути» можно понять, что комиссия состояла всего из трех человек – Калинина, Луначарского и Семашко. Кажется, можно объяснить, почему выпали из ее членов Каменев и Преображенский, участвовавшие в антисталинских оппозициях и к моменту публикации мемуаров не реабилитированные ни в судебном, ни в партийном порядке (их реабилитация произошла только в годы перестройки). Однако почему Буденный пропустил вполне правоверного ленинца-сталинца Д. И. Курского, ни в каких оппозициях не замешанного и благополучно умершего своей смертью в Москве еще в 1932 году? А вот почему. У милейшего Дмитрия Ивановича была плохая должность – нарком юстиции. Приезд Луначарского вполне можно было объяснить тем, что он озаботился постановкой в Конармии партийно-пропагандистской работы, приезд наркома здравоохранения Семашко столь же легко было связать с необходимостью наладить санитарное дело в Первой конной. Наконец, приезд Калинина тоже по-своему укладывался в логику снабженческих проблем. Давний друг Конармии, что специально подчеркивал Буденный, и, что еще важнее, формальный глава советской власти, мог здорово помочь со снабжением Конармии всем необходимым. Во всяком случае, Семен Михайлович пытался убедить своих читателей, что Михаил Иванович именно за этим приехал в Первую конную. Ну и, конечно, чтобы выступить на митингах перед бойцами, рассказать им о последних новостях внутренней и внешней политики.
