«С другой стороны, — говорилось в манифесте, — еврейские капиталисты после всех скандалов, которые их дискредитировали, нуждаются, чтобы сохранить свою часть добычи, в некоторой реабилитации. В связи с одним из их представителей они хотят доказать, что была совершена юридическая ошибка и грубое нарушение общественного права. Они стремятся таким образом путем реабилитации одного из представителей своего класса и в согласии со своими оппортунистическими союзниками добиться косвенной реабилитации всей еврейской и панамистской группы. Они хотели бы в этом фонтане смыть всю грязь Израиля. Точно так же, как клерикалы пытаются прикрыть патриотическим и национальным рвением свои подлые вожделения, оппортунисты и еврейство стремятся использовать политическое и моральное обновление, обращаясь к священному праву защиты, к законным гарантиям для каждого человека».
Таким образом, манифест социалистов в какой-то мере отождествлял лагерь дрейфусаров с евреями-панамистами. В нем не учитывалось, что в лагерь дрейфусаров входило много интеллигентов-демократов, людей, которых вдохновляли те же идеалы, которые побудили выступить Золя. Он зачеркивал и выступления многих рабочих-социалистов. Главное же, в нем не говорилось, что дело в конце концов не в Дрейфусе, а в защите республики…
Правда, в манифест попало близкое взглядам Жореса положение о том, что «пролетариат, обязанный одновременно защищать свои высшие классовые интересы и наследство человеческой цивилизации, которую он завтра возглавит, не должен быть равнодушным к несправедливости, даже если от нее страдает представитель враждебного класса».
В манифесте содержались правильные оценки отдельных сторон политического положения. Но в целом он не был до конца последовательным и точным. Из слишком схематической и упрощенной констатации того, что «в конвульсивной борьбе двух соперничающих фракций буржуазии все лицемерно и все лживо», вытекал и обрекающий на бездействие лозунг: «Пролетарии, не присоединяйтесь ни к одному из лагерей в этой буржуазной гражданской войне!»
Удивительно, что Гэд, выступавший вначале даже более решительно, чем Жорес, быстро отказался от своей позиции, а Жорес согласился с примитивной трактовкой дела в манифесте. И все же это можно объяснить. На Гэда подействовали, с одной стороны, доводы Мильерана, с другой — нажим некоторых его влиятельных соратников вроде Фортена, мыслившего еще более догматически, чем Гэд. Что касается Жореса, то он крайне дорожил тем единством, которое установилось среди социалистов в предшествующие годы. Ему очень не хотелось порывать с Гэдом и Вайяном, и он скрепя сердце поддержал манифест, надеясь, что потом ему удастся поправить линию социалистов.
Гэдисты повторяли ошибки времен буланжизма. Но в новой обстановке они оказались более серьезными и опасными. Собственно, отсюда и началась та линия, которую Французская рабочая партия вела все три года политического кризиса, вызванного делом Дрейфуса, когда она упустила такие возможности!
Жорес был непричастен к этому странному курсу. В отличие от кичившегося своим ортодоксальным марксизмом Гэда Жорес, не будучи столь правоверным, говорил и действовал несравненно разумнее и эффективнее, хотя, конечно, можно и у него найти непоследовательность, колебания, срывы. Да и стоит ли подгонять его личность к какому-то идеальному стандарту? Ведь задача не в том, чтобы фантазировать на тему о том, что он мог бы сделать, а в восстановлении его облика и деятельности такими, какими они были в действительности.
22 января 1898 года Жорес в первый раз выступает в парламенте непосредственно по делу Дрейфуса. Поводом явилось одно заявление тогдашнего премьер-министра Медина. Этот маленький, седой, невзрачный человечек, известный своим коварством и консерватизмом, изобрел и постоянно применял чудесный способ решения трудных проблем: он объявлял их несуществующими. И на этот раз он сказал 4 декабря: «Дела Дрейфуса не существует».
Заседание обещало быть интересным. Места для журналистов, дипломатов, гостей заполнены до отказа. Депутаты тоже все в сборе. У многих в руках последний номер газеты «Лантерн», издававшейся Аристидом Брианом. В ней напечатана статья Жореса, написанная в виде обращения к солдатам. Статья бичующая, резкая. Таким тоном еще никто не осмеливался говорить об армии, об этой национальной святыне. Он пишет о том, что настал момент оздоровить верхушку армии, используя республиканские законы. Необходимо отстранить генералов, мечтающих использовать солдат для ликвидации республики, уничтожить социалистическое движение с помощью диктатуры и потопить в крови великую мечту о справедливости. Статья вызвала яростное негодование шовинистов, милитаристов и клерикалов.
Но сначала выступает с интерпелляцией потомок известного палача парижских рабочих, антидрейфусар Кавеньяк. Он недоволен заявлением премьера о том, что дела Дрейфуса не существует, и требует объяснять, почему правительство не пресекает скрытую кампанию по пересмотру дела Дрейфуса, Он опасается, что процесс Золя может фактически оказаться таким пересмотром. Председатель совета министров спешит рассеять опасения уважаемого депутата. Он осуждает деятельность защитников Дрейфуса. Правительство не допустит превращения процесса Золя в пересмотр дела Дрейфуса.
— Если мы не можем воспрепятствовать возникновению скандалов, то мы не допустим беспорядка!
— Это ваши друзья создают беспорядок, — бросает с места Жорес.
— Вы осмеливаетесь так говорить! — взрывается маленький старичок. — Это вы, социалисты, призываете к революции! В статье, появившейся сегодня утром, г-н Жорес подбивает солдат на бунт против их командиров! Подобные выходки доставляют огромное удовлетворение врагам Франции!
Внезапно успокоившись, премьер-министр заверяет Кавеньяка, что правительство сделает все, чтобы преодолеть этот кризис.
На трибуне снова поясняется высокая тощая фигура Кавеньяка, который выражает удовлетворение разъяснениями председателя совета министров и забирает обратно свою интерпелляцию. Стандартная сцена парламентского спектакля разыграна. Но сейчас начинается нечто совсем иное. На трибуну поднимается Жорес.
Он чувствует лютую враждебность аудитории, которая находится под непосредственным впечатлением его дерзкой статьи. Жорес весь напряжен, как стальная пружина. Он знает, что сейчас наступит жестокий бой, что на него низвергнется лавина ненависти всех этих монархистов, клерикалов в реакционеров. Но ничто не помешает ему сказать то, что оп давно хотел сказам, ничто и никто, ни враги, ни тем более друзья.
