Царя не довезли до дворца, а его убийца был смертельно ранен, весь день лежал без памяти и только к вечеру пришел в себя. Он так и не назвал своего имени. Ночью умер. Труп опознал Рысаков — это был Игнатий Гринивецкий.
* * *
С каждым днем Халтурин становился все мрачнее и мрачнее. Надежды и радость первых дней после убийства царя постепенно проходили. Каждый день газеты приносили известия о поимке новых и новых, дорогих Степану людей, участников первомартовского дела. Теперь было ясно, что их выдавал Рысаков, так как схватили вначале только его, Гринивецкий погиб. Рысаков спасал свою жизнь. «Арестовали Желябова, Перовскую, Тимофея Михайлова, Кибальчича — ведь это же все члены Исполнительного комитета, такой удар, такой удар по движению и в такое время, когда нужно действовать, захватывать власть, народ разжигать». Но не только обреченность товарищей по борьбе омрачала ликование победы. Ведь убийство Александра не было самоцелью, это только средство, первый и, как хотелось верить, последний удар но деспотизму, за ним должна последовать все сокрушающая, освежающая затхлый воздух России буря. Но где ее порывы? Где зарницы грядущей грозы? Почему не ощущаются подземные толчки надвигающейся стихии? Эти мысли не давали покоя Степану, а вынужденное сидение дома, невозможность сейчас же повидать товарищей, поделиться с ними своими сомнениями и надеждами, было невыносимо. Халтурин еще и еще раз перебирал в уме все «за» и все «против», искал ошибку и не находил ее.
Агафья Петровна с беспокойством отмечала, как худеет и бледнеет ее любимец. И «кашлять он стал опять с надрывом и не ест ничего». А ведь с каким трудом она его выходила. Но как развлечь Степана, как прогнать наваждение тяжелых дум, добрая женщина не знала. Егор Петрович тоже заметил перемену в Халтурине — куда девался его веселый, раскатистый смех. Радость ожидания чего-то светлого, необычного, еще так недавно озарявшая ветхие углы их неприхотливой квартирки, стала меркнуть.
Между тем партия народовольцев была в состоянии агонии. Как трудолюбивая пчела, готовила она убийство царя, а когда жало было выпущено и жертва пала, «пчеле» уже нечем было жить, укус оказался смертельным и для Александра II и для «Народной воли». Но с гибелью «царя-освободителя» царизм остался, гибель же Желябова, Перовской, Кибальчича, Михайлова и других членов исполкома «Народной воли» означала почти полное уничтожение партии. Она не имела опоры в массах и не могла возродить свои ряды, черпая новые силы и кадры в широких демократических слоях России.
Долгие годы находясь в подполье, народники в силу своей теоретической близорукости и идеалистической веры в «критически мыслящих людей» проглядели широкое демократическое движение, нараставшее и усиливающееся с начала 70-х годов.
Разочаровавшись в «истинном социалисте» крестьянине, народники подменили борьбу за социализм схватками с правительством за политическую власть.
В условиях обострения общего недовольства и нарастания протеста со стороны народа эта самоотверженная борьба революционных народников обретала важнейшее значение для определения всех аспектов внутреннего положения в России. Но народовольцы, не заметив народного движения, не сделали попытки организовать его, выдвинуть мобилизующие народные массы, лозунги.
Отрицая возможность капиталистического развития в России, народники не видели в крестьянских волнениях тенденции «мелкобуржуазной борьбы капитализма демократического против капитализма либерально-помещичьего»[4].
«Ложный в формально-экономическом смысле, народнический демократизм есть истина в историческом смысле; ложный, в качестве социалистической утопии, этот демократизм есть истина той своеобразной исторически-обусловленной демократической борьбы крестьянских масс, которая составляет неразрывный элемент буржуазного преобразования и условие его полной победы»[5].
Не увидели народники и такого качественно нового в освободительной и революционной борьбе России явления, как выступление промышленных рабочих. В этом отношении Халтурин стоял на голову выше общепризнанных теоретиков народничества. Он понимал, что правительство боится не столько непосредственных действий нелегальных революционных организаций, сколько того, что их деятельность может разжечь пламя народной революции. Народовольцы сочувствовали рабочим, помогали им, но не считали пролетариат той нарождающейся силой, которая может возглавить общенародную борьбу за социализм против царизма и капитала. Не их вина, что пролетариат России еще не созрел, чтобы стать гегемоном революционной борьбы. И исторические условия заставили народовольцев прибегнуть к террору, но расплачивались они за это дорогой ценой.
Историческая перспектива борьбы была уже утеряна к 1881 году. Реакция, преодолев революционный натиск, выжив и во второй революционной ситуации 1879–1881 годов, собралась с силами и обрушилась как на народовольцев, добивая остатки террористических дружин «Народной воли», так и на крестьянство и рабочий класс. На престол взошел «Мопс» — Александр III, а символом его царствования, духовным руководителем и глашатаем всех темных сил России сделался интриган, ханжа, обер-прокурор святейшего синода Победоносцев.
Было покончено с колебаниями правительства. Политика Лорис-Меликова, политика «лисьего хвоста» и «волчьей пасти», несмотря на весь ее кровавый облик, оказалась, с точки зрения новых властителей России, «либеральной», недостаточно реакционной. «Осади назад» — вот был девиз Победоносцева и нового правительства Александра III.
Во второй раз после крестьянской реформы волна революционного движения была отбита. Народовольцы умирали и физически и духовно.
Из-за стен тюремных казематов до оставшихся еще на воле террористов донесся предсмертный стон и последнее завещание Александра Михайлова: «Все отдаленное, все недостижимое должно быть отброшено, социалистические идеалы должны отступить на второй план, слишком широкие задачи немыслимы в данный момент. Должно стать ближайшей задачей не переворот государственного строя, а только потрясение, лозунгом нашим должно стать — минимум желательного и максимум настойчивости». Нужно «постараться завязать хотя бы отдаленные связи с либеральными людьми, которые смогут непосредственно воспользоваться вашими успехами».
Так умирали герои, революционные народники 70-х годов, так нарождались пигмеи — народники-либералы 80—90-х годов.
Халтурин опять замкнулся в себе, снова чахотка, казалось совсем отступившая от Степана, сжала его грудь железными объятиями.
