30 мая 1926 года скончался вице-президент Академии наук СССР В.А. Стеклов. Для Крылова умер не только глава русской школы математической физики — ушел из жизни старый друг и единомышленник.
Тяжело переживал Крылов утрату и потому буквально взорвался, когда через несколько дней после скорбного известия он получил письмо от группы академиков. В письме говорилось, что кандидатура адресата выдвинута на освободившуюся должность вице-президента. Не смягчила взрыва и фраза о том, что «без вас нам не обойтись». Ах, коллеги-душегубцы, на поминках, что ли, такое гадостное предложеньице удумали, ах, крючкотворы…
И, не остыв, не упрятав гнева, он написал ответ коллегам: «…чтобы быть ясным, буду по морской привычке всякую вещь называть своим именем, не прибегая к обинякам».
Ни годы прожитые, ни степени и звания, ни чины и мировая известность не смогли сделать из Крылова академического академика. Юношеский задор, незатухающий фейерверк молодости сопровождали его неукротимые силы.
Доставалось в том ответе на орехи многим коллегам, даже гем, кто в самом деле от всей души желал и не мог обойтись без его вице-президентства, ибо внделн в нем самую идеальную для этого поста фигуру.
«Резкой грани между наукой и техникой поставить нельзя, — писал в письме от 20 июня 1926 года Крылов — И если 39 лет я занимаюсь наукой о корабле, то не имеет смысла отрывать меня от вверенной мне постройки судов, в проекты которых я внес много своего, и заставить меня отстаивать и составлять смету учреждении, мною признаваемых ненужными. Кроме вреда для дела и Академии это ничего иного принести не может».
Зол был Алексей Николаевич невероятно — не случайно и выражение одно у него в письме том переиначено- «уподобиться битюгу в посудной лавке», — написал он Это чтобы быть ближе к истине, а то «слон4 в той самой лавке — слишком экзотично, нереально, не от грешной нашей земли.
Полмесяца не мог успокоиться, а потом, поостыв в трюмах и на мостиках доводимых до кондиции лесовозов, написал вдогонку второе письмо, в котором извинялся за горячность, но не снимал принципиального отношения к освещаемым вопросам.
Корабельный инженер П Г. Гойнкис, один из сотен учеников академика, вспоминал об учителе: «В А Н Крылове сильно было развито чувство справедливости Бывало, что он сгоряча раскритикует и обругает, а потом увидит, что был не прав Тогда сам шел к пострадавшему, признавал свою неправоту и ставил в известность руководство Подобный случай имел место на одной из серьезных работ ЭПРОНа (Экспедиция подводных работ особого назначения — В Л.), куда Алексея Николаевича пригласили для консультации Работой руководил грактик, не имевший высшего образования, но исключительно глубоко понимающий физическую сторону вопросов плавучести и остойчивости Алексей Николаевич сперва забраковал все его мероприятия, а потом, более подробно разобравшись и убедившись в исключительной опытности руководителя, не только специально отправился к начальнику ЭПРОНа засвидетельствовать правоту производителя работ, но в дальнейшем, когда просили у него консультации, узнав, кто ведет работу, говорил — «Тут моей консультации не требуется».
В известной мере, но в ином аспекте эту характероную логическую особенность Крылова дополняет воспоминание другого ученика академика, доцента С.Т. Яковлева: «В конце того же 1913 года я снова встретился с Алексеем Николаевичем, но уже в Морской академии, куда я поступил слушателем Алексей Николаевич читал нам высшую математику, а позднее теорию корабля. Лекции его отличались исключительной содержательностью и ясностью. Мы все слушали их с большим вниманием и старательно записывали Особенно много воспоминании связано с практическими занятиями, которыми также руководил сам Алексей Николаевич. Обычно задачи решал у доски кто-нибудь из слушателей Если задача не выходила, Алексей Николаевич начинал нервничать, требовал стирания с доски написанного неверно и кричал при этом «Икс или шрек — к черту!» — заставлял начинать решение заново Бедняга слушатель «пыхтел», но после известных трудов добивался нужного решения.
Я помню, и со мной был такой случаи. Я, будучи вызван к доске, пытался решить задачу, но из моего старания ничего не получалось. Алексей Николаевич начал сердиться 1огда я обратился к нему: «Вы же видите, что мои попытки бесплодны, помогите мне» А Н. Крылов сделал мне минимально необходимые указания, и задача была доведена до успешного конца».
Минимальные или несколько большие указания дал профессор слушателю — не суть важно, но из приведенных отрывков ясно, что Крылов был весьма самокритичным человеком.
В минуты плохого настроения, нередко посещавшего Крылова в последний период пребывания за границей, он мысленно обращался к знаменательным моментам из прошлого. Память звала академика, например, к закрытой гавани в Бизерте, где стояли на приколе Черноморские корабли, так пли иначе прошедшие через его руки крейсер «Очаков», линкор «Император Александр Третий», броненосец (Георгий Победоносец», минный крейсер «Сакен», шесть эсминцев и четыре подводиые лодки, яхта «Алмаз».
Чувство печали и чувство гордости сливались в душе стареющего моряка при мысли о пленниках в Бизерте.
Печаль понятна: побыв хоть немного на корабле, настоящий моряк уж никогда ие забудет его, но причем здесь гордость, ведь это обшарпанные, покинутые, ржавеющие коробки из стали, давным-давно переставшие быть боевыми судами?
Но разве мать обращает внимание на одежду сына, вернувшегося с войны?
Сравнение, право, не очень далеко лежит от истины: недавний главный инспектор кораблестроения смотрел на эскадру в Бизерте не посторонними глазами — он знал каждый ныне умирающий корабль от киля до клотика, видел живым, могучим защитником родной земли.
Горечь и гордость соседствуют в воспоминании о свидании с кораблями у Крылова: «Рядом со стоящим крайним эсминцем, можно сказать, борт о борт стоял французский эсминец того же возраста и того же водоизмещения (1350 т), как и наш.
Разница в боевых качествах была разительной, как то наглядно показывает следующая таблица.
Само собой разумеется, что адмирал Буи (председатель комиссии с французской стороны. — В, Л.) не мог не обратить внимания на столь явно заметную разницу в боевом вооружении, что он выразил словами:
— У вас пушки, у нас пукалки.
Нечего и говорить, что по дальности, настильности траектории и величине разрывного заряда наши пушки приближались к французской шестидюймовке.
— Каким образом, — спросил меня адмирал Ьуи, — вы достигли такой разницы в вооружении эсминцев?
— Взгляните, адлшрал, на палубу: кроме стрингера, в котором вся крепость, все остальное, представляющее как бы крышу, проржавело почти насквозь, трубы, их кол-чухи, рубки и т.и. — все изношено. Посмотрите на ваш эсминец, на нем все как новенькое, правда, наш миноносец шесть лет без ухода и без окраски, но не в этом главная суть. Ваш миноносец построен из обыкновенной стали, и на нем взято расчетное напряжение в 7 кг на 1 мм2, как будто бы это был коммерческий корабль, который должен служить не менее 24 лет. Наш построен целиком из стали высокого сопротивления, напряжение допущено в 12 кг и больше, местами до 24 кг/мм2. Миноносец строится на 10–12 лет, ибо за это время он успевает настолько устареть, что не представляет больше истинной боевой силы. Весь выигрыш — в весе корпуса и употреблен на усиление боевого вооружения, и вы видите, что в артиллерийском бою наш миноносец разнесет вдребезги но меньшей мере четыре, т. е. дивизию ваших, раньше чем они приблизятся на дальность выстре а своих пукалок.
