Вам все равно не дадим.
- Посмотрим.
- И зря Вы все-таки это делаете. Здоровье только гробите. Ничего
Вы этим не добьетесь.
- Посмотрим.
На этом мы и расстались. Я возвращаюсь в камеру и начинаю укладываться. Сокамерники переглядываются растерянно некоторое время, потом один нерешительно спрашивает:
- А чего ты?
- Меня с вещами заказали.
- С вещами?
- Да.
Длинная пауза.
- Ну, давай, мы тебе продукты соберем.
- Не надо. Я сухую голодовку объявил.
(Черт! До чего все эти разговоры противны! Как будто хвастаюсь.)
Все ошеломленно молчат.
- Зачем?
- Хочу, чтобы меня назад, на Матроску вернули.
- Возьми меня с собой! - неожиданно просит знакомый мне уже армянского вида парень.
("Возьми меня с собой, Иван Царевич! Я тебе пригожусь", - мелькает у меня в голове. Впрочем, там, кажется, не "возьми", а "не стреляй" было. Ну, не важно.)
- …Я с тобой куда угодно поеду. Мы вместе таких дел замутим!
("Замутим!" Я тут уже замутил одно "дело".)
- Ты, Серег, лучше кончай все это! - вступает другой. - Мы, вон, сегодня суп из свежей капусты варим!
- Слушай! - с некоторым раздражением отвечаю я.
(Суп!.. Из свежей капусты!)
…У меня, блядь, голодовка, а ты мне про суп рассказываешь. У тебя хоть чувство такта есть?
Все неуверенно смеются.
- Да ничего тут с ними не сделаешь. Это на воле можно, а тут они хозяева!
- Ладно, ладно. Там видно будет. Разберемся.
- Ты только, когда с этой голодовкой своей закончишь, выдвини еще одно требование. Чтобы тебя обязательно опять в нашу камеру вернули.
В 602-ую. Мы уже тут настроились с тобой поговорить, пообщаться.
- Хорошо, договорились.
(Только ногами вперед! Аминь.)
Через несколько минут за мной приходят. Я беру свои вещи, сую под мышку матрас с подушкой и простынями и выхожу из камеры. Спускаемся с конвойным на первый этаж. Обыск, сборка, стакан. Опять сборка…
Я что, тут и буду теперь жить? В этом шконка-туалет-умывальнике?!
Больше места ни для чего нет. Даже окна нет.
- Эй, старшой! Мне вещи раскладывать? Я здесь останусь?
- Подождите, сейчас узнаю… Да, раскладывайте!
Очень мило! Впрочем, не важно. Пусть делают, что хотят. Здесь, так здесь. По хую! Не все ли равно, где умирать? Хотя, конечно, смерть в тюрьме… За решетками, запорами, среди равнодушных охранников… Это, конечно же, ужасно! Помню, когда я впервые прочитал про Аль Капоне, что он умер в тюремной больнице, я содрогнулся. Провести такую жизнь и закончить ее на тюремной больничной койке!..
А вот сейчас судьба, похоже, готовит и мне такую же точно участь.
По крайней мере, все пока именно к тому и идет. Отступать уж, во всяком случае, я не собираюсь!
Вообще события разворачиваются просто с какой-то калейдоскопической, поистине дьявольской быстротой! Настолько стремительно и непредсказуемо, что начинают все больше и больше смахивать на какую-то, блядь, прямо драму Шекспира! "Ромео, на хуй, и, в пизду, Джульетта". Действие V, заключительная сцена. Звучит crescendo! Грозно и неумолимо близится финал. Когда все обычно мрут, как мухи.
Что ж, попробуем тогда и мы поговорить на языке великого поэта.
Тем более, что сейчас, похоже, самое время. Так что же нам там посоветует классик? Как следует вести себя в подобных ситуациях? А?
Ну-ка! Пороемся-ка в памяти… Так… А! Вот, например! "Отелло".
Действие первое, сцена третья. Реплика Дожа.
В страданиях единственный исход -
Неплохо-неплохо!.. Только вот как же их, блядь, "не замечать", когда сидишь в одиночном гробу спецСИЗО N 1? Чушь все это! Вся эта блядская словесность! Болтовня пустая. Толку от нее… Правильно ему, Дожу этому ебаному, Брабанцио отвечает:
Учить бесстрастью ничего не стоит
Тому, кого ничто не беспокоит.
Двусмысленны и шатки изреченья.
Словесность не приносит облегченья.
А я что говорю? Конечно, "не приносит"! Ни хуя она вообще не приносит, эта словесность! Так, словоблудие. Изящное жонглирование изящными фразами.
Так что же? Нет там ничего более подходящего? Так… Не то… Не то… Это вообще не Шекспир…
Что ж, смерть так смерть!Так хочется Джульетте.("Джульетте"!.. Пидорасам некоторым хочется, а не Джульетте!) Не то… "Весь мир тюрьма". (Это верно. Но вот только камеры у всех разные.) "Несчастья начались, готовьтесь к новым". (Да я, блядь, и так к ним всегда готов! Прямо как юный пионер какой-то!) Не то…
"Не знает милосердия судьба". (Да и хуй с ней! Ебать ее в рот!) "Что сделано, того не воротишь". (И не надо.) Опять не то… "Вся человеческая жизнь - / Едва лишь досчитал до трех - и точка".
(Э-хе-хе… Я-то сейчас, по-моему, уже где-то на двух с половиной.
Если не на девяносто девяти сотых.) "Пусть раненый олень ревет…"
Это-то здесь причем? "Но смерть - конвойный строгий и не любит, чтоб медлили". Блядь, как здесь! Прямо как в спец СИЗО N 1! Конвойные здесь тоже весьма строгие. И тоже не любят, "чтоб медлили". Тьфу! Да есть там у него хоть что-нибудь приличное? Ну, хоть что-то ободряющее?
Ага… Ну вот, кажется, наконец-то. Нашел. Монолог Гамлета. Акт пятый, сцена вторая.
На все Господня воля. Если чему-нибудь суждено случиться… все равно этого не миновать. Самое главное - быть всегда наготове. Будь что будет!
Вот именно! "Будь что будет!" Самое главное - быть всегда начеку.
А я всегда начеку. А сейчас особенно. Прямо, блядь, как никогда! Так что "будь что будет!" По хую.
С этими бодрыми мыслями я и укладываюсь спать. "Дальнейшее - молчанье".
Но сразу уснуть мне не удается. Неосторожно потревоженный мною дух Шекспира все никак не желает теперь угомониться.
Сно-ом забы-ыться.
Усну-уть… И видеть сны-ы-ы!..
С какими-то утробно-зловещими завываниями начинает он замогильным голосом декламировать у меня в голове. Тьфу на тебя! Отстань. Хватит уже. Спать пора… Ну, хватит! "Так поздно, что уж скоро станет рано".
31 мая, суббота (первый день сухой голодовки)
Утром просыпаюсь от громкого стука в дверь. "Подъем!" Встаю, потягиваюсь и начинаю машинально заправлять постель ("Постель должна быть заправлена! Лежать под одеялом нельзя!") Потом вдруг в голову приходит простая мысль: "Я что, мудак?! Мне, может, жить три дня осталось! А я постель убираю? Что они мне теперь сделают? Если я и так помирать собрался!"
