Интересно, это его зубы, или протезы? До чего же красивы. Неудивительно, что госпожа премьер-министр до сего дня млеет в его присутствии. Если остальные статьи соответствуют его экстерьеру, то…
– Отнюдь. Я же сказал, что мы – деловые люди. Вы предлагаете нам электростанцию за тридцать пять миллионов. Американцы – за сорок два. Следовательно, скажут в парламенте штата, американская электростанция лучше русской, что, заметим в скобках, соответствует действительности. Не торопитесь, мистер Иванов, я знаю, что вы скажете.
– Нет, господин губернатор, я не собираюсь говорить, о качестве электростанции или внешней политике моего государства.
– Вот как? Следовательно, я не угадал.
– Да, вы не угадали. Я подумал о национальных интересах вашей страны.
Губернатор снова продемонстрировал красоту своих зубов.
– Это больше относится к компетенции центрального правительства. А ваш приезд в Агру свидетельствует о том, что вам известно, кто именно покупает электростанцию. Поэтому положитесь на правительство штата и не отказывайтесь от блага, тем более что я еще не изложил предложения до конца.
Итак, ваша страна получает сорок миллионов долларов. Но для этого вы заключаете с нами сделку на сорок пять миллионов. Один миллион мне. Один – вам. Вы сообщите мне лично номер вашего счета в швейцарском банке. И, слово джентльмена, ни одна живая душа никогда не узнает об этом. Три миллиона понадобится раздать людям в Лакхнау и в Дели.
– Ваше предложение весьма интересно, господин губернатор. И с вашего разрешения примем его за основу.
Он внутренне улыбнулся стандартной формуле партийного собрания, прозвучавшей здесь, в обстановке индийской сказки.
…– Спасибо за откровенность, Исачок. Ты даже представить себе не можешь, как она мне нужна сейчас, сегодня. Итак, мы с тобой снова на Балатоне. Февраль 1945 года.
– Нет, Гоша, мы с тобой в Вене. Апрель 1945 года. – Ты отбросил два месяца, когда ты видел во мне гоя.
– Ладно. О синагоге в Будапеште я тебе рассказал. Это было главное событие. Я там был еще раз, уже в апреле, когда из бригады поехали получать боеприпасы.
– Помню. Меня несколько удивило, что ты увязался за тыловиками.
– Да. Я начал думать. Самостоятельно, а не переваривать чужие мысли. Раньше я просто смотрел. А сейчас – видел. И то, что я увидел… В общем, жизнь потеряла всякий смысл. Единственное, что меня удерживало, это желание отправить на тот свет как можно больше немцев. А тут внезапно закончились бои. Мою батарею загнали на захудалый фольварк. Ты у меня там был.
– Да. Меня отправили в Вену. А когда я вернулся в батарею, то узнал, что ты погиб. Говорили, что тебя убили «вольфы». Ходили, правда, слухи, что ты дезертировал. Но ты и дезертирство были настолько несовместимы, что никто этому не верил.
– А ты?
– Я? Я не хотел верить, что ты погиб.
– Не финти, Гоша.
– Понимаешь, Исачок, еще в училище я привык к тому, что ты все делаешь правильно. И даже допуская возможность твоего дезертирства, я пытался доказать себе, что у тебя для этого есть веские основания. Но я отбрасывал этот вариант, потому что, если ты не предупредил меня, на свете вообще не существует дружбы. Я не мог представить себе, что ты – ненастоящий друг.
– Не стану уверять тебя, что предупредил бы. Не знаю. Но все произошло до того внезапно, что даже у меня не было времени на раздумье. Приехал к нам помпострой. Помнишь, он и в трезвом виде был изрядным дерьмом. А тут, на подпитии, его понесло. Стал придираться к моим офицерам. Обматюкал и их и меня в присутствии всей батареи. Я сдерживался. А когда мы зашли в дом, наедине я сказал ему, что в бою никогда не замечал в нем такой прыти. Он обозвал меня вонючим жидом. Пистолет он не успел вытащить. В жизни я никого так не бил. Он еще был в сознании, когда я потащил его к выгребной яме, но сопротивляться он уже не мог. Пару раз я окунул его головой в дерьмо, а потом утопил.
– И никто этого не видел?
– Видел. Был у меня в батарее наводчик-сибиряк Куликов, маленький такой. Он видел.
– Куликова допрашивали в особом отделе. Он последний видел подполковника и тебя.
– В чем же дело? Все должно было быть абсолютно ясным.
– Куликов сказал, что подполковник сел на свой мотоцикл, усадил тебя на заднее сиденье, и вы покатили к штабу бригады. Мотоцикл подполковника действительно нашли в километре от фольварка. Особисты знали твою любовь к подполковнику и допрашивали Куликова по всем правилам. Но он стоял на своем. Тогда и решили, что вас убили «вольфы». Особистам тоже хотелось закрыть дело.
– Давай выпьем за Куликова. Не все в России так плохо, если есть еще такие люди.
– Есть. Только как их распознаешь… За Куликовых! Давай дальше.
– Дальше? Через два часа я уже был в американской зоне. В Вене разыскал синагогу. Вышел из нее уже в гражданском. А дальше – Италия. Там я стал бойцом еврейского подполья против англичан. Артиллерией, как ты понимаешь, там даже не пахло. Моим командиром была девушка. Вот уже скоро тридцать лет как мы женаты, а для меня она все та же девушка. При первой встрече я увидел только глаза и пятизначный номер вот здесь, на левом предплечье. У нее очень красивые руки.
А этот номер… Да. Под носом у англичан мы привозили в Палестину уцелевших евреев. И снова возвращались в Италию. Рут чудом спаслась в Дахау. Единственная из большой семьи кенигсбергских евреев. Повенчали нас уже в Палестине – можно сказать, за пять минут до рождения нашего первенца. Потом война за освобождение. Мой боевой опыт пригодился. Вот только с артиллерией у нас и тогда было туго. Посмотрел бы ты, какие фокусы мы придумывали вместо орудий. Рут уже не воевала. Она нянчила младенца. У нас три сына. Хорошие ребята. А у тебя?
– Женился я поздновато. Окончил Институт внешней торговли. Меня оставили в аспирантуре. Банальная история – женился на своей студентке. У нас одна дочь. Ей скоро восемнадцать.
– Эх, знал бы я раньше!
– Что, могли бы породниться?
– Я – за милую душу. Не в этом дело. Были у меня разные там – как тебе объяснить? – комплексы.
– Комплексы?
– Ты ведь знаешь, недавно наши ребята в воздушном бою сбили четыре советских самолета. Сбивали и раньше. Но в советских самолетах были арабские летчики. А тут – русские. Один из наших самолетов пилотировал мой первенец. Конечно, я горжусь им. Но иногда меня одолевала горькая мысль: а что если советский летчик – Гошкин сын? Знал бы я, что у тебя нет сыновей, как-то было бы спокойнее.
– Значит, думал? Не забыл?
– Иди ты… У меня даже проблемы в семье из-за тебя.
– Проблемы?
– Понимаешь, по памяти я написал маслом твой портрет. У меня ведь даже не было твоей фотографии.
