Никаких условий для отдыха и развлечений не было, но к подобного рода вещам никто не проявлял особого интереса, потому что все были так сильно истощены и измотаны годами непрерывных боев, что предпочитали одиночество и пассивный отдых. У людей, наконец, появилась возможность спокойно написать письма родственникам тех своих боевых товарищей, кто погиб в последние месяцы войны. У меня же не было ни бумаги, ни адресов, да я и не знал о судьбе многих моих сослуживцев.
Хотя о судьбе большинства солдат из моей роты я не знал, но мне точно было известно, что, по крайней мере, некоторые из тех, кого признали пропавшими без вести, точно не были убиты.
Я до сих пор испытываю грусть, думая о том, что никто из таких семей так и не получил окончательного заключения о судьбе своих близких, не вернувшихся с войны.
Вспоминая о том, что я уцелел в годы войны, прихожу к мнению, что в моей судьбе имело место божественное вмешательство. За военные годы у меня было четыре незначительных ранения, которые наши медики сумели обработать прямо на передовой, им не понадобилось отправлять меня в полевой госпиталь. Видимо, у Господа были в отношении меня другие планы, и он пощадил меня.
Аннелиза и моя семья, разумеется, оставались в неведении о том, что случилось со мной, точно так же, как я ничего не знал о них. Писать наугад письма в лагеря военнопленных было бессмысленно, однако Красный Крест выдал каждому из нас по две открытки, чтобы мы могли сообщить семьям о своем местонахождении. На отдельных открытках я писал Аннелизе и моей семье о том, что жив и пребываю в относительно нормальном здравии в английском лагере в Шлезвиг-Гольштейне и надеюсь, что мое известие скоро дойдет до них.
В те летние месяцы многие солдаты, находившиеся на ферме, получили извещения о своем освобождении из лагеря и были направлены в фильтрационную зону. В конце июля я узнал о том, что скоро настанет и моя очередь.
Зная, что на британских пропускных пунктах нас будут обыскивать, я решил спрятать свою «астру» и солдатскую книжку, чтобы их не отобрали у меня.
Прежде чем покинуть ферму, я зашел в лес примерно в километре от нее. Аккуратно завернув мои вещи в водонепроницаемую материю, я спрятал их в вырытой в земле ямке и отметил место камнем. Через год я вернусь и заберу их.
Оказавшись в фильтрационном пункте, я удивился, когда увидел там Отто Тепельмана, моего друга детства из Пюггена. Оказалось, что он тоже был на Восточном фронте и чудом избежал советского плена. Несмотря на то, что в Пюггене находились русские оккупационные войска, он намеревался вернуться из английского лагеря домой, в нашу деревню.
Зная о том, что бывших офицеров вермахта после войны сошлют в Советский Союз, я понимал, что возвращаться в Пюгген не стоит, это слишком рискованно, и решил после освобождения отправиться в Люнебург. Прежде чем Тепельмана выпустили, я написал короткую записку, которую попросил передать родителям, потому что был не уверен, что они получили открытку через Красный Крест.
Меня отпустили через пару дней после 27 июля. Мне повезло, потому что в фильтрационной зоне не хватало жилья и многим приходилось спать в вырытых в земле траншеях. Готовя нас к освобождению, британцы сделали меня старшим над группой из двадцати солдат, направлявшихся в Люнебург. Нас посадили на три грузовика с водителями-солдатами и капралом, военнослужащими британской армии.
Между тем за несколько дней до моего освобождения Аннелиза из моей открытки, посланной через Красный Крест, узнала, что я жив и нахожусь в плену. Она решила немедленно отправиться ко мне, оставила работу в госпитале в Зюдердайхе, даже не попросив разрешения у начальства, которое в тот момент оказалось под контролем британских оккупационных властей. Перейдя контрольно-пропускной пункт на соседней Эльбе, она тайком пробралась на паром.
Когда он причалил на восточном берегу, Аннелизе как-то удалось раздобыть велосипед и проделать на нем путешествие в 150 километров до моего лагеря в Шлезвиг-Гольштейне. Измученная долгой дорогой, она, наконец, добралась до главных ворот лагеря и узнала, что англичане выпустили меня за день до ее прибытия.
Какое-то время я не знал о приезде Аннелизы.
Когда мы проехали около 150 километров на юг от лагеря к Люнебургу, я попросил водителя-англичанина подъехать к бирже труда, располагавшейся в центре города.
Когда солдаты вылезли из грузовика, остановившегося перед зданием, они выстроились во дворе перед входом. Я отдал им последний приказ:
— Война окончена. Расходитесь по домам.
В конце июля 1945 года, после шести лет войны, в возрасте 25 лет я снова стал гражданским человеком.
Оккупация
До того, как Отто Тепельман передал родителям мою записку, они ничего не знали о том, где я нахожусь и жив ли вообще. Они не получили ни одного письма после того, как я покинул Мемель, как не получили и отправленной через Красный Крест открытки. Это значит, что с января они не получали от меня никаких известий.
Хотя моего младшего брата Германа усыновили мои дядя и тетя Шторки, родители тревожились также и о его судьбе.
За полгода до конца войны его, шестнадцатилетнего, призвали в армию и отправили под Берлин, в зенитную батарею.
Отступая на запад под натиском частей Красной Армии, Герман переплыл Эльбу и добрался до дома приемных родителей в Люнебурге вскоре после того, как отгремели последние бои.
Несмотря на то что Отто все еще оставался в плену, мои родители не сильно беспокоились за его судьбу, зная, по крайней мере, что он жив. Его интернировали в Соединенные Штаты, и большую часть времени он занимался сбором грейпфрутов в Аризоне и Калифорнии. В то время как многие немецкие семьи потеряли на войне по двое-трое сыновей, было просто удивительно, что я и двое моих братьев остались живы.
После победы над Германией победоносные союзники разделили ее на зоны оккупации — советскую, американскую, британскую и французскую. Они отторгли от нее даже большие территории, чем после Первой мировой войны. Согласно Версальскому договору в 1919 году три большие провинции моей страны — Восточная Пруссия, Померания и Силезия — были переданы только что созданной Польше. Провинция Эльзас-Лотарингия отошла Франции. В 1945 году вся Померания, Силезия и Бранденбург, расположенный восточнее Одера и Нейсе, перешли к Польше, а Восточная Пруссия была поделена между Советским Союзом и той же Польшей.
Помимо территорий русские получили промышленные предприятия Германии, которые они демонтировали и отправили в Россию в качестве репараций. Например, сталелитейный завод в Зальцгиттере близ Брауншвейга был демонтирован и переправлен в СССР поездом. Поскольку в Польше ширина железнодорожной колеи не такая, как в Германии, оборудование нужно было перегрузить на другие составы, стоявшие на железнодорожных узлах.
