Изучая отрывки из дневников, опубликованные в сборнике, читатель с чувством тягостного недоумения обнаруживает, что Гёрлиц в ряде случаев комбинирует записи двух, а то и нескольких различных авторов. Так, в частности, выдержки из оперативного журнала 4-го воздушного флота даны вперемежку с отрывками из личного дневника его командующего генерал-полковника Рихтгофена, причем из-за отсутствия соответствующих ссылок точное происхождение некоторых записей трудно установить. Что касается произвольной разбивки документов и многочисленных подзаголовков, втиснутых в текст, то остается невыясненным, в каких случаях это сделано самим Паулюсом, а в каких – составителем сборника. Вообще избранную Гёрлицем схему расположения собранного им обширного документального материала и его собственных комментариев вряд ли можно признать удачной. Читателю нередко приходится блуждать без проводника в лабиринте, составленном из цитат, авторских примечаний и вставок.
Как уже отмечалось, личный архив Паулюса небогат, а других источников, иллюстрирующих процесс принятия решений командованием 6-й армии и освещающих вопросы руководства ее операциями, весьма немного. Поэтому остается только пожалеть, что Гёрлиц не поместил во второй части своей книги полные тексты всех использованных им документов. Я здесь имею в виду прежде всего записи бесед покойного фельдмаршала со своим сыном, а также заметки, предоставленные в распоряжение составителя генералом Шмидтом. Надо полагать, эти заметки главного советника Паулюса – начальника штаба 6-й армии, который в Сталинградском «котле» нес вместе с командующим армией основную ответственность за разработку и проведение в жизнь главных оперативных решений, содержат много ценных данных. По всей вероятности, именно точка зрения Шмидта предопределила в значительной степени характер комментариев Гёрлица. Поэтому составителю следовало бы свести воедино все имевшиеся у него высказывания Шмидта и полностью поместить их в книге. Так или иначе критически мыслящий читатель не получает исчерпывающего представления об этих двух важных источниках и лишен возможности проконтролировать работу составителя.
Военные историки считают, что Гёрлиц недостаточно компетентен в оперативных вопросах. В специальной литературе не раз указывалось также на многочисленные ошибки и неточности, допущенные составителем в описании событий [106] . Но, на наш взгляд, еще больше должен насторожить читателя тот факт, что Гёрлиц – этот публицист в роли ученого-исследователя – не обнаружил большого желания непредвзято проанализировать литературу о Сталинграде и соответствующие документальные источники во всей их совокупности. Обработав на скорую руку и опубликовав собранные материалы, он оказался не в состоянии прокомментировать их всесторонне с должной объективностью и с беспристрастием подлинного историка. Весьма примечательно, что Гёрлиц, затратив много труда на изыскания не известных дотоле источников и собрав ряд ценных фактических данных, не счел в то же время необходимым обратиться к одному из важнейших источников, который был для него вполне доступен: он не привлек к своей работе генерала Зейдлица и даже не проконсультировался с ним. Судя по всему, Зейдлиц был и остался в его глазах фрондером, бунтовщиком, нарушившим воинскую присягу, и к тому же одним из подчиненных командиров соединений, не игравшим самостоятельной роли и не обладавшим достаточно широким кругозором, – одним словом, человеком, мнение которого можно не принимать в расчет. Однако по соображениям объективности и, более того, элементарной порядочности Гёрлицу следовало бы, во всяком случае, поинтересоваться точкой зрения Зейдлица, который, командуя под Сталинградом армейским корпусом, был одним из главных участников сражения и вдобавок принадлежал к числу наиболее опытных генералов германской армии. Вместо этого составитель некритически воспроизвел в своей работе бытующую в немецкой литературе о Сталинграде ложную трактовку роли Зейдлица, да еще и от себя добавил в его адрес несколько пренебрежительных слов. При этом он с подозрительной поспешностью сослался на сомнительную и, по сути дела, продиктованную личными соображениями характеристику Зейдлица как человека, которую дал Герман Теске в своей книге, вышедшей в свет значительно раньше. Кстати сказать, Гёрлиц приводит это место из книги Теске и в посвященной Сталинграду главе, написанной им для сборника «Решающие битвы Второй мировой войны», где оно уже совершенно не ко двору [107] . Этой предвзятостью [108] Гёрлица и объясняется то обстоятельство, что, публикуя и комментируя материалы из личного архива Паулюса, он совершенно недостаточно освещает и первую, решающую фазу Сталинградской битвы, и ее позорный завершающий этап, который столь серьезно компрометирует командование 6-й армии. Но ведь именно в этих вопросах свидетельство генерала Зейдлица было бы особенно ценным и, вне всякого сомнения, помогло бы ученому-исследователю, владеющему острым скальпелем историко-критического анализа.
Надо сказать, что составитель щедро приводит в своем труде самые разнообразные детали, почерпнутые им из литературы о Сталинграде, а также детали из биографий упомянутых выше генералов и старших офицеров 6-й армии, относящиеся главным образом к их служебной карьере. Однако все это едва ли имеет существенное значение для исторической оценки сталинградской трагедии и для более глубокого понимания поставленных ею проблем. Гёрлиц подошел к ним поверхностно и не смог творчески переосмыслить немецкую литературу о Сталинграде, которая уже доказала с достаточной убедительностью, что к анализу и оценке битвы на Волге нельзя подходить исключительно с военно-стратегической точки зрения, как это неоднократно имело место ранее (и как делает это сам Гёрлиц, рассматривающий предмет своего исследования лишь в этом ограниченном аспекте).
Метод, не имеющий ничего общего с наукой, и, в частности, неоднократно подчеркнутое пренебрежительное отношение к имеющимся свидетельствам очевидцев и «воспоминаниям бывалых людей» чаще всего мешают Гёрлицу проникнуть в самую суть сталинградской проблематики. Чем объяснить подобное высокомерие? Что побудило составителя попросту отмахнуться от многих источников, в том числе и от важных свидетельств современников и непосредственных участников событий? Воспоминания очевидцев при всех их субъективных оценках и заблуждениях заслуживают самого пристального внимания не только потому, что они передают дух времени, колорит эпохи и неповторимые, единственные в своем роде, личные впечатления, которые всегда поучительны сами по себе. Они являются также важными историческими источниками в собственном смысле слова, хотя и нуждаются в самой тщательной проверке, в процессе которой исследователь должен подвергнуть их строгому критическому анализу. Гёрлиц же вообще открещивается от этой категории источников, не давая себе труда по-настоящему в них разобраться. Но даже ошибки и субъективные суждения участников событий могут сослужить добрую службу подлинному исследованию и подвести его к правильным выводам. Публикуя документы из личного архива Паулюса, Вальтер Гёрлиц начисто отказался от этого, и с тем большим основанием мы можем усомниться в том, что он вообще оказался в состоянии критически и с должной объективностью подойти к «показаниям» своих «коронных свидетелей – покойного фельдмаршала Паулюса и его бывшего начальника штаба Шмидта».
