Всерьез озабоченная восстанием, Екатерина II решила принять «сильные меры противу возрастающего зла». Разбить Пугачева она поручила одному из авторитетных военачальников генерал-аншефу Александру Ильичу Бибикову. 9 декабря тот незамедлительно выехал из Петербурга в Москву для срочного формирования войск. Москва была в панике. Бибиков уверенной речью одобрил администрацию и обывателей старой столицы, заверив, что армия Пугачева будет разбита. В Казани он своим прибытием «оживил унывший город».
Отовсюду к нему стекались военные отряды и дворянское ополчение. Собрав 16-тысячную армию при 50 орудиях, Бибиков двинулся в зону восстания. То, что главные силы Пугачева по-прежнему были прикованы к Оренбургу, позволило ему взять боевую инициативу в свои руки и перейти к широкому наступлению на повстанцев. Шло оно, однако, медленно. Январский снег полуметровой толщины сдерживал продвижение и пехоты, и конницы. Гарнизоны не занятых Пугачевым крепостей были деморализованы и слабо помогали Бибикову. «Не могу тебе, мой друг, подробно описать бедствие и разорение здешнего края, — писал он своему петербургскому коллеге, — следовательно, суди и о моем положении. Скареды и срамцы здешние гарнизоны всего боятся, никуда носа не смеют показать, сидят по местам как сурки, только что рапорты страшные присылают».
С тяжелыми боями Бибиков и его помощники, предводители фланговых отрядов князь П. М. Голицын и генерал П. Д. Мансуров, взяли Самару, Мензелинск, Бугульму, Бузулук… 22 марта 1774 года в кровопролитнейшем сражении под Татищевой правительственные войска нанесли повстанческой армии самое тяжелое поражение. Пугачевцы потеряли более пяти тысяч убитыми и ранеными, всю артиллерию. И хотя еще до поздней осени отряды Емельяна Пугачева и Салавата Юлаева вели активные боевые действия, захватили и разорили Белорецкий и Воскресенский, Ижевский и Боткинский горные заводы, крепость Магнитную, Казань, Саратов, все же после сражения под Татищевой, восстание пошло на убыль.
Его страшная разрушительная волна не обошла и семью Рычковых. Село Спасское, усадьба, церковь и библиотека были разграблены, частью разбиты, сожжены. Общий убыток исчислялся десятками тысяч рублей.
«Но все оное хотя и великое разорение не столь меня огорчило, как безвременная кончина старшего сына моего», — отмечал Петр Иванович в своих «Записках». Тридцатишестилетний полковник Андрей Рычков во главе небольшого отряда вступил под Симбирском в сражение с численно превосходящей конницей повстанцев. В разгар боя одна часть отряда поколебалась и побежала, другая — перешла на сторону вожака мятежников Фирса Иванова. Оставшись с двумя десятками своих солдат, Андрей Петрович дрался с отчаянной храбростью, но был тяжело ранен в руку и спину. При нем находился его 16-летний сын Петр. Уланы отбили для него лошадь и дали способ ускакать: к тому моменту полковник Андрей Рычков был уже убит. Случилось это 25 августа 1774 года. «Цвет и надежда рода, отрада и утешение отцу», — так Петр Иванович отзывался о своем старшем сыне.
О великой скорби своей и потере он сообщил Миллеру, завершив то письмо словами: «Кончина его тем хороша, что он жизнь свою положил за Отечество».
Когда Емельян Пугачев был схвачен и, скованный по рукам и ногам, находился в Симбирске в подвале каменного дома по улице Спасской, то Рычков, по словам Пушкина, «видел его тут и описал свое свидание».
Когда Рычков вошел в каменный подвал, где помещался Пугачев, тот сидел на привинченной к стене цепи и ел из деревянной чашки уху. Увидев вошедшего, сказал: «Добро пожаловать!» — и пригласил сесть рядом с ним обедать. Рычков отказался. Узник громче и настойчивее пригласил еще раз. Но Рычков промолчал, потом начал расспрашивать Пугачева о восстании, о том, как мог отважиться он на такие злодейства. Пугачев ответил: «Виноват перед Богом и государыней, но буду стараться заслужить все мои вины». Звякнув цепью, сделал при этом руками то ли клятвенный жест, то ли попытку перекреститься. Потом попросил гостя назвать себя.
Рычков назвался и начал говорить о том, что мятежники разорили его усадьбу, причинили ему, старому, оскудевающему в силах отцу, великое неутешное горе, убив сына Андрея. Пугачев в оправданье свое заявил, что сообщники его многое делали без его ведома, своевольничая, творили, что хотели. При упоминании о сыне Рычков не смог сдержать слезу. Туг и Пугачев тоже заплакал.
В письме к Миллеру свою встречу с Пугачевым Петр Иванович описал, что называется, по горячим следам: «С упомянутым злодеем разговаривая, нашел я в нем самого отважного и предприимчивого казака. В разговорах его со мною примечал я в нем невежество и умение притворять себя ко всему. Когда я упомянул ему об моем сыне, который убит под Корсуном его сообщниками, и не мог притом удержаться от слез, то и он стал плакать, показывая вид сожаления…»
Что худо, того бегай; что добро, тому следуй, но не прячь, не скрывай ни добра, ни худа, а покажи, что есть.
Русская пословица
О Крестьянской войне под предводительством Емельяна Пугачева написано много. Но самое первое достоверное повествование о ней представил Петр Рычков в своей хронике «Осада Оренбурга». Опубликовать ее не осмелился ни один тогдашний издатель.
Три рукописных экземпляра попали в руки А. С. Пушкина, обратившегося за сбором материалов о Пугачеве к разным учреждениям и частным лицам. Летом 1833 года старейший библиограф, издатель журналов «Сибирский вестник» и «Азиатский вестник» Г. И. Спасский доставил ему рукопись Петра Рычкова под названием «Описание шестимесячной осады Оренбурга». Чуть позже Пушкин получил от братьев Языковых еще один экземпляр рукописи Рычкова, а в апреле 1834 года «Осаду Оренбурга» ему прислал историк-романист И. И. Лажечников.
Пушкин назвал сочинение Рычкова летописью и высоко оценил ее: «Трудолюбивый Рычков, автор «Оренбургской Топографии» и многих других умных и полезных книг, оставил любопытную рукопись о сем времени. Я имел случай ею пользоваться. Она отличается смиренной добросовестностью в развитии истины, добродушным и дельным изложением происшествия, которые ныне так редки между русскими писателями, занимающимися историей».
Пушкин доверительно опирался в своей работе на это сочинение Рычкова, цитировал и пересказывал многие его страницы. А при издании в 1834 году «Истории Пугачевского бунта», опубликовал его целиком в качестве приложения. «Признаюсь, я полагал себя вправе ожидать от публики благосклонного приема, конечно, не за самую «Историю Пугачевского бунта», но за исторические сокровища, к ней приложенные», — великодушно пояснял Александр Сергеевич.
