— Конечно, согласна, спасибо большое.
Я вдруг рассмеялась.
— Вспомнила комичный эпизод из лагерной жизни. Рассказать?
— Рассказывайте.
Я рассказала тот случай, когда, по колено в ледяной воде, долбя вечную мерзлоту, женщины пали духом и решили, что проживут самое большое две-три недели, Чтоб поднять общее настроение, я стала давать клятву выдержать и не такое и приехать после реабилитации в Магадан корреспондентом центральной газеты.
— Загнешься до тех пор!
— Не выживешь, Валька.
— Назло возьму и выживу, и приеду. Валерий Алексеевич стремительно вскочил, схватил меня за руку и потащил к двери.
— Куда вы меня тащите? — удивилась я. Секретарша смотрела на эту сцену с удивлением, но улыбалась.
— Как это куда? В бухгалтерию. Оформлять командировку в Магадан.
— Еще рано. Когда начну печататься на страницах «Литературной газеты»… Да и как я поеду… в таком задрипанном виде. Дайте прийти в себя, одеться хоть. И если честно, я не желаю… я не могу туда ехать…
— Ну ладно. Там посмотрим…
— Договорились.
Он проводил меня до лифта, поцеловал руку с неухоженными ногтями.
Следующий визит был в издательство «Советская Россия». Там меня ждало радостное известие: книга понравилась.
Меня направили к редактору Валентине Михайловне Кургановой заключать договор.
Договор она уже заполнила, предложила мне подписать его, что я и сделала.
— Денег, к сожалению, сейчас, в конце года, нет. Будут в январе либо в феврале.
Курганова рассказала мне, что главный редактор настоял на том, чтоб издать книгу в наступающем году… Но план был заполнен. Тогда директор издательства сказал: «Я помню, там была одна или две довольно слабые в художественном отношении книги. Вычеркните ту, что послабее, а эту поставьте. Вот и всё».
Так моя книга очутилась в четвертом квартале 1958 года. Счастливая, подходила я к Союзу писателей на улице Воровского. Мурзиди крепко пожал мне руку, мы сели у стола, и он с минуту смотрел на меня — толстый, добрый, неуклюжий. Затем он поднялся и стоя поздравил меня с хорошими рассказами.
Я от души поблагодарила его.
— А теперь я вам продиктую два заявления, — сказал он, кладя передо мной пачку бумаги и авторучку. — Пишите на Литфонд.
В одном заявлении я просила бесплатную путевку в Дом творчества писателей в Ялте. В другом — о безвозвратной ссуде в три тысячи рублей (теперешних триста рублей).
— Неужели дадут? — не выдержала я.
— Уже всё договорено.
Он схватил оба заявления и поспешил к начальству за подписью. Вернувшись, сказал:
— Еще не поздно, направляйтесь в Литфонд, там получите и деньги и путевку. Сегодня же вечером выезжайте.
Он разъяснил мне, как проехать туда троллейбусом, и мы простились.
На десятом номере я доехала до улицы Горького, там пересела на двадцатый и доехала прямо до Литфонда. Он находился рядом с почтой и телеграфом.
За какой-нибудь час меня полностью рассчитали, и я зашла на эту самую почту.
Перевела Вале деньги — уплатить наши долги друзьям, ему самому на питание, чтоб не голодал. И мне осталось еще сотни полторы на билеты в оба конца.
Затем я составила сногсшибательную телеграмму и не без некоторого злорадства адресовала ее не на домашний адрес, а на издательство. Я знала, как там развернется дело. Так и вышло. В точности!..
Вале принесли телеграмму в корректорскую, он прочел и просто ахнул. Корректорши поинтересовались: что именно в телеграмме. Он дал им прочесть, сияя от радости.
— Можно, мы покажем директору?
— Пожалуйста.
Корректорши втроем отнесли телеграмму Быстрову. Борис Николаевич, улыбаясь, зашел к Вале и поздравил его с такой удачей. Шутка ли: договор на книгу с московским издательством, помощь Союза писателей, путевка в Дом творчества. Ура, ура!
— Валериан Георгиевич, можно, я снесу эту телеграмму в обком? Пусть прочтут.
— Пожалуйста.
— Спасибо.
Как я все это представила, так в точности и вышло.
Ну, а я в тот день направилась на вокзал покупать билет до Симферополя.
Однако что-то со мной произошло — нервы не выдержали, слишком много радости, отвыкла я от нее.
Я начала рыдать и никак не могла остановиться. Это был просто срам! Увидя наклеенную газету, я остановилась перед нею, будто читаю, а сама… рыдаю. Меня окружили москвичи — целый хоровод.
— Кто-нибудь умер?
— Вас обокрали?
— Товарищи, проходите, мне просто неловко, но я не могу остановиться — плачу, и всё. Пожалуйста, идите.
— Как это «проходите»? — возмутился рыжий мужчина в шапке набекрень. — А может, у вас беда и помочь надо. Вы скажите нам, не смущайтесь. Вижу, приезжая, но и мы тут в Москве не людоеды.
— Товарищи, понимаете, это у меня от радости. Большая радость, сразу много радости — вот и реву.
— От радости?..
Рыжий явно опешил и потянулся к затылку — сдвинул шапку на лоб.
— Да я бы согласился от радости белугой реветь. Только радости что-то мало. Надо же! Ну пусть ее поплачет, ежели от радости, — и он, посмеиваясь, ушел. Хоровод расходился, с явным недоверием поглядывая на меня.
Мне почему-то стало жаль рыжего, и я перестала плакать.
Ялта встретила солнцем, синим спокойным морем, южным ветерком из Африки. На грядках цвели астры и мелкие розы. На деревьях зеленели листья. Через неделю — Новый год!
Тем же вечером я выехала в Крым. На мне было единственное платье (пестренькое, серое с красным) из искусственного шелка и ни одного сменного.
В огромном трехэтажном доме проживали двенадцать писателей. Я приехала тринадцатая. Все мы размещались на третьем этаже, в комнатах, выходящих на море. На верхнем этаже было теплев, уютнее, но днем все равно все держали двери на балкон открытыми. В Доме творчества из известных был поэт Твардовский, 31 декабря приехала Аделина Адалис. С последней я как-то скоро подружилась. С ее разрешения стала звать ее Ада Ефимовна. Здесь же был ее прежний муж, с которым она теперь была в разводе, — Владимир Иванович Сергеев, они остались добрыми, верными друзьями.
Узнав, что я пробыла в сталинских лагерях девять лет, Твардовский, который был только что назначен редактором «Нового мира», попросил у меня что-нибудь прочесть. Я дала ему те же самые рассказы, что и Мурзиди.
Александр Трифонович нашел, что я талантливая, но рассказы ему явно не понравились. Он попенял мне, что я трачу свой талант на писание глупостей…
Я с ним не согласилась категорически.
— У вас есть что-либо о лагере? Такой материал пропадает. Вы ведь там были — знаете не с чужих слов. Не понимаю, почему же не пишете об этом? Боитесь?
