Несколько дней мы с Данутой трудились без передышки, пока не доделали все до конца. Люциан в свой очередной приход был очень доволен и похвалил нас. Но что-то, казалось, омрачало его радость. В конце концов я оборвал свой отчет и сказал:
— Ты еле слушаешь, Люциан. Мысли у тебя заняты чем-то другим, более важным. Скажи, если можешь, в чем дело?
— Ты знаешь Булле? — вопросом на вопрос ответил он.
— Фамилия вроде бы знакомая, но кто это такой, не знаю.
— Не знаешь, кто такой Булле? — вмешалась Данута. — Как ты мог ничего о нем не слышать! Эту тварь знает вся округа! Мерзкая свинья…
— Тише, Данута. Откуда ему знать? Ты взъелась на Витольда, как будто он отвечает за Булле.
Он повернулся ко мне — я заметил, что лицо его исказилось от отвращения.
— Булле — фольксдойче. — Он произнес это слово сквозь зубы, словно страшное грязное ругательство, и, презрительно скривившись, закурил. — Один из худших.
Термин «фольксдойче» был необходим нацистам для реализации расовой доктрины, в Польше оккупанты преследовали двоякую цель: денационализировать страну и унизить поляков. Поначалу речь шла только о польских немцах, живущих в той трети страны, которая, по словам гауляйтера Форстера[103], «испокон веков была немецкой, пока поляки не полонизировали их, действуя силой и страхом». На этой территории насаждалась исключительно немецкая культура, немецкий язык, работали исключительно немецкие школы и учреждения. Был издан указ, согласно которому тут имели право остаться только те, кто говорит по-немецки, посылает своих детей в немецкие школы и так или иначе служит Vaterland[104].
Большая часть проживавших в Польше до начала войны немцев поспешили обзавестись документами, доказывавшими немецкое происхождение, и получить статус рейхсдойче. Подавляющее большинство польского населения решительно отказались воспользоваться «великолепной возможностью выразить свою солидарность с рейхом». Они продолжали говорить по-польски и не спешили изучать немецкий. Нацисты, видя, что их великодушное предложение не пользуется спросом, решили сделать некоторые уступки. Каждый, у кого в роду была хоть капля немецкой крови, мог, обратившись в нацистские службы по расовым вопросам, получить такой же, как у немцев, пищевой рацион и различные привилегии, а после войны претендовать на немецкое гражданство. Но и этим соблазнительным предложением, к разочарованию оккупантов, воспользовалась лишь жалкая горстка поляков. Они-то и назывались фольксдойче. Нацисты прилагали все усилия, чтобы увеличить их количество, даже готовы были вовсе пренебречь чистотой расы. Перспектива стать немцами и возможность уже сегодня практически даром получить немалые блага в виде особого продуктового пайка или права на получение швейных изделий была теперь доступна почти для всех. Однако изменников, прельстившихся всеми этими поблажками, пайками и сладкими речами, все равно нашлось очень мало.
Фольксдойче были окружены всеобщим презрением. Их считали или предателями, или ничтожествами. Разумеется, я разделял эти чувства. И все же отношение Люциана к этому Булле удивило меня. Реплика Дануты могла объясняться ее пылким темпераментом. Было, однако, ясно, что и Люциан так же люто его ненавидит, но не дает воли эмоциям, следуя неукоснительному правилу подпольщиков всегда держать себя в руках, — иначе им бы очень быстро пришел конец.
— Почему ты так его ненавидишь? Чем этот подонок хуже других таких же?
Люциан уже справился с собой и ответил спокойно и рассудительно:
— Одного презрения недостаточно, чтобы обезвредить фольксдойче. Да, многих остановит общественное осуждение и то, что от них отвернулись соседи. Но некоторым на это плевать. И они по-настоящему опасны. Против них нужны более энергичные меры. Булле из их числа.
Данута сжала кулаки, лицо ее перекосилось от гнева.
— Эту гадину нужно казнить, — сказала она. — Булле не просто фольксдойче. И даже не просто предатель. Он всюду шныряет, спаивает крестьян, развязывает им языки, запудривает им мозги новинками мерзкой нацистской пропаганды и склоняет их сотрудничать с немцами. Все знают, что он доносит в гестапо на наших товарищей…
Люциан оборвал сестру:
— У нас нет никаких доказательств.
— Доказательства, доказательства! — Данута воздела руки к небу. — Какие тебе нужны доказательства? Хочешь, чтоб он собственной рукой написал и вручил тебе свое признание? Не будь наивным, братец!
— Нам нужны доказательства. Мы не имеем права действовать как нацисты и казнить людей, чья вина не доказана. Рано или поздно Булле себя выдаст. Когда это произойдет, мы им и займемся.
Дануту такой ответ не устраивал, но брат не дал ей возразить, сменив тему разговора:
— Так вот, Витольд, идея с письмом была отличная, и ты блестяще ее осуществил, а что дальше? У тебя есть еще какой-нибудь план?
— Есть. Это, конечно, совпадение, но я тоже размышлял о фольксдойче. Я бы хотел кое-что предпринять и позаботиться о том, чтобы они получили по заслугам.
У Дануты глаза заблестели от радости.
— Вот уж тут я помогу тебе с величайшим удовольствием! Но что именно ты собираешься делать?
За меня ответил Люциан:
— Думаю, Витольд хочет использовать метод записи в добровольцы. Я угадал?
— Угадал. Этот метод был успешно применен в Германии и кое-где в Польше. Можно попробовать и здесь сделать то же самое.
И снова закипела работа. Данута усердно мне помогала. Ей было поручено собрать и сверить списки фольксдойче, я же пустил в ход все свои литературные способности и выступил в новом жанре.
На этот раз я писал не воззвания к польскому народу, призывающие к сопротивлению, а письма нацистским властям, в которых выражалось горячее желание сотрудничать с ними. Каждое письмо было подписано именем какого-нибудь фольксдойче. Чтобы хитрость не раскрылась, послания должны были отличаться друг от друга. Вариантов было много, но центральный тезис один, подходящий для всех нацистских неофитов:
Фюрер пробудил во мне сознание причастности к германскому народу, поэтому обращаюсь к Вам со следующим прошением. В настоящее время я служу великому рейху в качестве земледельца (торговца, полицейского и т. д.). Но не могу больше оставаться пассивным свидетелем того, как мои героические немецкие братья приносят себя в жертву. Я хочу лично участвовать в действиях славной немецкой армии и настоящим письмом изъявляю просьбу удостоить меня чести быть зачисленным в ряды вермахта. Для меня будет огромным счастьем служить в Вашей армии. Надеюсь, мои патриотические чувства будут в ближайшее время вознаграждены приемом в воинскую часть и отправкой на фронт…
