Он, впрочем, не хотел, чтобы его негативные высказывания о современной жизни «наводили тоску». Видел и хорошее в молодежи. Радовался, например, как воспринимают молодые его пьесы, поставленные в театре Татьяны Дорониной. Стремился поддержать талантливого юного художника Святослава Гуляева, о котором говорила с ним моя коллега по «Правде».
С Виктором Кожемяко. Одно из последних интервью газете «Правда»
А мне представлялось необходимым снова и снова напоминать со страниц моей газеты о великом подвиге военного поколения. И когда приближалась 60-я годовщина начала Великой Отечественной, поехал к Виктору Сергеевичу в больницу, чтобы вспомнить те дни. Был у меня при этом один вопрос, который давно хотел задать ему. Очень важный: почему он и другие, такие же, как он, имевшие право по состоянию здоровья не пойти на войну, все-таки пошли?
– Наверное, у всех было по-разному и вместе с тем в чем-то одинаково. Что касается лично меня, то на ваш вопрос я ответил в той же пьесе «Вечно живые». Там ведь моего героя тоже спрашивают, зачем он идет, зачем ему это. А он отвечает: «Я должен быть там, где всего труднее». Так он понимает долг.
Точно так же понимал свой долг будущий автор пьесы, вложивший в уста героя свое ощущение, свое понимание. И мне показалось не просто интересным, а замечательным дальнейшее размышление Виктора Сергеевича по этому поводу:
– Меня, конечно, за такие слова, произносимые в пьесе, нигде не ругали, но, думаю, некоторые критики все же косо посматривали: ишь, чего написал. Мол, легко сказать, а пошел бы сам?.. Однако совесть моя была чиста. А вот если бы не пошел, то не знаю, смог ли бы тогда жить.
Жизнь по совести, поступки по совести, творчество по совести… Бывая с ним долгими часами в те месяцы, которым суждено было составить последние, завершающие страницы его жизни, я думал: наверное, удивительные выдержка и спокойствие, которые меня в нем поражают перед лицом смертельной болезни, крепятся прежде всего сознанием чистой совести.
А рядом с ним все время видел еще одного удивительно красивого душой человека – его жену. Их совместная жизнь приближалась тогда к шестидесяти годам. Их любовь прошла испытание войной, временем, множеством невзгод. И, став свидетелем, как самоотверженно помогает Надежда Варфоломеевна Розова мужу своему в дни и ночи тяжелейших страданий, я не мог не сказать о ней благодарное слово в газете. Под рубрикой «Красивый человек».
Они поистине были достойны друг друга, Виктор Сергеевич и Надежда Варфоломеевна…
Я ДОЛЖЕН БЫТЬ ТАМ, ГДЕ ВСЕГО ТРУДНЕЕ
За окном больничной палаты – яркая зелень июня. А пришел я сюда, чтобы услышать воспоминания о другом июне, который был в 1941-м, шестьдесят лет назад. Всем в нашей стране, кому довелось его пережить, он врезался в память навсегда.
Вот и Виктор Сергеевич Розов, я знаю, живет с этой памятью. Она дает о себе знать невыносимыми подчас болями в ноге – последствием тяжелого ранения. Она – в самой знаменитой пьесе замечательного драматурга «Вечно живые», в прославленном фильме «Летят журавли». И в беседах, бывавших у нас на разные темы и по разным поводам, нет-нет да обращался он к тем дням.
Теперь, накануне 60-летия начала Великой Отечественной, я прошу его подробнее вспомнить, как все начиналось для него. Вспомнить и сказать о каких-то уроках тогдашнего времени для нашего нынешнего. Итак, включаю диктофон. Слово – Виктору Розову.
– Московский театр Революции, где я работал актером, в июне 1941-го был на гастролях в Кисловодске. Божественные места! Я получал необыкновенное наслаждение дивностью дивной той природы, которая с течением тысячелетий ваяла эти скалы, эти пропасти, эти горные вершины. Само пребывание здесь наполняло твой дух какой-то романтикой, создавало у тебя прямо-таки сказочное ощущение: ты живешь в некотором царстве, в некотором государстве. Вот так мне было хорошо.
Проснулся я 22 июня в приподнятом, чудесном настроении. Было воскресенье, и были планы, намеченные с вечера: идти на рынок куда-то в горы. Такой рынок-барахолка, рынок-развал с местными товарами, мы там еще ни разу не были, но надо посмотреть – говорят, очень интересно.
Выхожу я из номера гостиничного и вдруг чувствую: что-то все не так. В воздухе как бы все находится в непонятно другой ауре. Спрашиваю товарища, идущего по коридору:
– Происходит что-то? Что случилось?
– А ты не слыхал?
– Да нет, проснулся только.
– Война началась!
– Да брось ты…
– Я тебе говорю!
– А у кого разузнать-то получше?
– Да никого нет, все с утра разошлись.
Спешим на улицу. Смотрю, люди ходят какие-то растерянные. И тут репродуктор со столба все мне подтвердил.
Мысли смешанные были у меня. Накануне, 21-го, мы играли в Пятигорске, и по дороге туда из Кисловодска я поспорил с заведующим нашей музыкальной труппой, что война на носу, война будет не сегодня-завтра. Тот уверяет: нет, не будет, это исключено, ни в коем случае. А я разгорячился и говорю:
– Да война будет завтра!
Конечно, я не в прямом смысле это сказал, а получилось…
Потом этот человек, Иван Михайлович, уже много лет спустя спрашивал меня:
– Розов, откуда вы знали, что начнется война?
А я не знал, я чувствовал. Наверное, как и многие другие. Потому что все время предвоенное так было накалено, так густо начинено порохом, что война должна была разразиться. И ощущение мое было: вот-вот…
Дальше такие у меня воспоминания лирические. Мы опять играли спектакль в этот вечер в Пятигорске, «Собаку на сене» Лопе де Вега, а я весь трепещу, как жилочка. Не пропустить бы чего-нибудь! Ведь началась война, и первый раз в жизни ты увидишь настоящую войну. Не в кино, не в театре, а настоящую. Пусть сейчас ты за тысячу километров, идет война где-то далеко, но ты непременно будешь там.
А пока подглядываю в дырочку в занавесе сбоку: что творится со зрительным залом, как он отреагировал на войну? Обыкновенно на наших спектаклях, особенно где участвовала Бабанова, в зале было битком набито и всегда толпа перед входом. На этот раз смотрю – не все места заняты, свободных кресел много. Через какое-то время смотрю опять – нет, не полон зал! И это уже заставляет мой пульс биться учащенно. Значит, нечто неведомое охватывает людей.
Кончился спектакль. И, оказывается, на улицах погашен всюду свет! Не знаю, мера эта была действительно необходимая или, что называется, на всякий случай, но оставались кое-где лишь какие-то контрольные лампочки. А темнота такая! Темень южной ночи. И мы идем, держась за руки, перекликаясь: «Вася!.. Митя!.. Дальше куда?.. Думаю, направо…» Кругом мрак.
