Слова эти я повторял снова и снова, механически, упрямо, пока они не обрели некий смысл.
Кто думал в то время о молитве? Главное управление имперской безопасности все отменило — Бога, небеса, творение Христа. Но вот смерть и конец жизни оно отменить не смогло. Смерти не было никакого дела до главного управления.
Время подошло уже к четырнадцати часам, и Джонни снова сменили. Сегодня почему-то было особенно неспокойно в тюремном здании Форт-Джей. Я постоянно слышал шарканье резиновых сапог в коридоре. Новый охранник вел себя исключительно корректно. Мне хотелось закурить, но у меня не было спичек. Я его окликнул, однако он не отозвался: видимо, боялся наказания.
Около пятнадцати часов ко мне зашел дежурный офицер.
— Всем ли вы довольны? — спросил он. — Пока да.
— Хорошо.
— Глоток виски не помешал бы, — сказал я.
— Это единственное, кроме свободы, чего я не могу вам дать… Может быть, чуть попозже зайдем ко мне в кабинет, — продолжил он после непродолжительного молчания, — там можно будет пропустить по единой. Сам знаю, как тяжко иногда бывает без рюмочки. — Он присел на мою койку. — Вы уже побеседовали со священником?
— Да.
— Это хорошо.
Кто-то пробежал по коридору. Послышались крики. Я попытался прислушаться, но так ничего и не понял.
Капитан недовольно встал. Какой-то солдат вбежал в камеру. У него было взволнованное лицо. Он хотел что-то сказать, но офицер подал ему знак, и они отошли в угол.
Я уже научился читать по губам и стал внимательно смотреть на обоих. Произошло что-то необычное, что-то особенное, выведшее из равновесия и рядовых охранников, и начальство Форт-Джей и внесшее сумятицу в привычный распорядок дня.
Посмотрев на губы солдата, мне показалось, что я в общем-то понял, что он сказал. Сказанное, однако, до меня не доходило.
— Умер Рузвельт, — произнес солдат. В этот момент вся Америка слышала: «Рузвельт скончался».
Хозяин Белого дома был мертв. Мертв! Скончался от кровоизлияния в мозг.
Капитан подошел ко мне и хлопнул по плечу.
— Вам повезло, — сказал он.
— Это почему же? — спросил я.
— Умер американский президент. Это означает, что в стране на четыре недели объявляется траур.
— А мне-то какая польза от этого?
— На время государственного траура смертная казнь откладывается.
Офицер ушел. Я не верил своим ушам. Потом до меня все же дошло: Франклин Делано Рузвельт оказал мне услугу…
То, что офицер был прав, я узнал утром того дня, на который была назначена моя казнь.
Ее перенесли.
* * *
Через несколько часов все американские радиостанции стали передавать траурные сообщения и музыку в связи с кончиной Франклина Делано Рузвельта. Слушая их, я некоторое время еще ничего не осознавал. Затем постепенно начал привыкать к мысли, что остался жив, что благодаря случаю не был повешен. Охранники поздравляли меня от души. Каждый стремился пожать мне руку. А какой-то унтер-офицер сказал смеясь:
— Живым ты нам больше нравишься, чем мертвым.
— И я себе тоже, — откликнулся я.
Никто не сердился на меня, что смерть Рузвельта я воспринимал лучше, чем свою собственную.
Четыре недели отсрочки. Уйма времени! Но вместе с тем не так уж и много. Война в Европе гигантскими шагами шла к своему концу. Можно было уже посчитать по пальцам, когда будет сброшена последняя бомба. Все ждали капитуляции Германии. Сколько времени еще остается до нее? Как долго? Несколько дней или недель? Мои защитники ожидали этого с надеждой. Надежда появилась и у меня, но вот как-то я встретил во дворе тюрьмы палача, и спокойствие мое кончилось…
Капитуляция Германии произошла все же, как говорится, своевременно.
Все поздравляли друг друга. Я с нетерпением ждал своего помилования. Но этого пока не происходило, однако и о казни разговор уже не шел. Казалось, обо мне вообще забыли.
Потом меня перевели в другую тюрьму. На американский лад меня в наручниках провезли через полстраны. Наручники были строго предписаны. Сопровождавшие меня военные сожалели об этом не менее трех раз за день. Часто происходили довольно странные сцены: прохожие с удивлением смотрели на меня, школьники бежали следом, многие останавливались.
Ехали мы в поезде дальнего следования из штата Нью-Йорк в Миссури через Пенсильванию, Огайо, Индиану и Иллинойс. В Сент-Луисе сошли с комфортабельного поезда и сделали остановку на несколько часов. Офицер сопровождения сказал:
— Я собираюсь навестить своих знакомых. Мне вы, естественно, не нужны. Поэтому на это время вы будете помещены в местную тюрьму.
— Отлично, — ответил я.
— Я не знаю, как там кормят, — продолжил он. — Думаю, нам лучше пообедать в каком-нибудь ресторане.
Мы направились в привокзальный ресторан. За всю свою жизнь мне не приходилось обедать в таких условиях. Боковая комната была занята каким-то певческим обществом, так что нам пришлось идти в общий большой зал.
Наручники с меня на этот раз сняли. Однако капитан не отказал себе в удовольствии устроить самое настоящее шоу по-американски. Вокруг стола стояли четыре здоровенных солдата военной полиции с автоматами в руках, направленными на мою тарелку. Выглядели они весьма воинственно. Сцена эта продолжалась все время, пока я расправлялся с бифштексом.
Сидевшие за соседним столом женщины, служащие американского вспомогательного корпуса, не спускали с меня глаз. Они, видимо, принимали меня за солдата, подвергшегося наказанию за какой-то проступок. Постоянно кричали моим охранникам «бе» и показывали им язык. Одна из них, рослая блондинка, подошла даже к сопровождавшему меня офицеру.
— Не придавайте себе важность, парни! — произнесла она весело. — Или вы действительно его боитесь?
Поскольку офицер никак на это не отреагировал, девицы продолжали над ним подтрунивать и дальше.
Когда я доел мороженое, меня на джипе доставили в местную тюрьму.
— Пару часов вы как-нибудь выдержите, — сказал мне капитан, перед тем как сдать меня моим новым стражам.
Меня принял здоровенный надзиратель. Во время церемонии приема я должен был положить руки на стол. Содержимое карманов было просмотрено и зарегистрировано. Имущество мое было невелико.
Над письменным столом дежурного охранника висел плакат, на котором большими буквами было написано:
«Если тебе что-либо не нравится, скажи нам, а если нравится, то — своим друзьям».
Прочитав написанное, я громко рассмеялся.
— Пожалуй, не стоит отправлять тебя в камеру, — произнес надзиратель, ставший намного приветливее, когда мы остались одни. — Ты выглядишь весьма прилично. Что такое ты натворил? Не хочешь ли есть?
