Наталья Муравьева - Беранже

Он сам уже предвидит, что позиция нейтрального наблюдателя не сможет удовлетворить его, как и позиция власть имущего.

«Ты, может быть, думаешь, что я очень счастлив положением, которое последние события мне создали. Ты ошибаешься. Я не рожден для партии победителей. Преследования мне приятнее торжества».

Здесь уже прямое признание. Он недоволен создавшимся положением и объясняет это недовольство прирожденными свойствами своего характера: ему, мол, приятнее, чтоб власти его преследовали, а не превозносили. Но корни его недовольства не только в том. Ему чужда Июльская монархия, рождению которой он содействовал. Его удручает разлад с республиканцами. Он не чувствует себя счастливым в лагере победителей и рад бы убежать без оглядки. Уйти в безвестность, расстаться со славой, с Парижем. С каким удовольствием он укатил бы в Перонну! Но друзья-министры, особенно Дюпон — бедняга так страдает на посту министра юстиции! — все еще цепляются за него, просят не оставлять их…

Да, невеселые раздумья наполняют это письмо. Беранже пишет его не торопясь, несколько дней. Это как бы странички его дневника, исповедь перед людьми и собой. К чему пришел он после победы в долголетней борьбе?

«Кстати о возрасте. Знаешь ли ты, что сегодня, 19 августа, мне исполнилось ровно пятьдесят лет? Вот я и попал в старики! К этой теме я мог бы подыскать прекрасные философские рассуждения, но окажу лучше, что я не слишком огорчаюсь своими годами. Жизнь, которая началась со взятия Бастилии и дотянулась до падения Карла X, может быть предметом зависти наших потомков».

И здесь, в этих внешне бодрых словах, звучит скрытая грусть, он произносит их с такой интонацией, будто жизнь кончена и он, оглядываясь назад, прощается с прошлым: «Однако довольно подобных зрелищ, нужно дать отдых Франции и мне».

Почти все его друзья-либералы стали у власти после учреждения новой монархии.

— Бедняги подвешены к мачте с призами наверху, — трунит Беранже.

Лаффит во главе кабинета министров. Тьер — заместитель государственного секретаря. Дюпон де Л’Ер — министр юстиции. Лафайет возглавляет вновь созданную Национальную гвардию. Министры всячески задабривают и охаживают песенника. Что ему подойдет больше всего, какая должность? Пусть выбирает портфель по душе. К настояниям орлеанистов присоединяются и республиканцы.

— Какое же министерство, по-вашему, должны мне дать? — спрашивает он с простодушной миной (только где-то в тонком уголке рта прячется усмешка).

— Народного просвещения! — отвечают молодые друзья.

— Пожалуй, — говорит он задумчиво. — Как только я попаду туда, тотчас же велю ввести книгу моих песен в качестве пособия для женских пансионов.

Все покатываются со смеху. И он смеется.

— Государь хочет видеть, вас во дворце, чтоб поблагодарить за все то, что вы сделали для него и для Франции, — торжественно сообщает песеннику Лаффит.

— Приходите обязательно! Во дворце теперь принимают без церемоний! — подхватывают другие государственные мужи.

— Ладно, ладно, — усмехается Беранже. — Сегодня в сапогах, а завтра, глядишь, в шелковых чулках.

Нет уж, пусть уволят его от подобной чести. Он всю жизнь предпочитал держаться подальше от королевских покоев.

Министры докладывают королю о непонятном упрямстве Беранже. Может быть, это потому, что он считает себя республиканцем?

— Скажите ему, что я тоже республиканец, — медовым голосом произносит Луи Филипп, и на лице его, напоминающем спелую грушу, играет благодушная улыбка.

Беранже тотчас же передают слова короля. «Знаем мы таких республиканцев», — думает он, но ему не хочется вступать в спор, лучше отшутиться.

— Скажите королю, что я слишком стар, чтоб заводить новые знакомства, — говорит он.

Нет, Беранже не прельщают ни должности, ни мундиры, ни галуны, ни пенсионы. Неподкупный. Таким он останется всегда и перед собственной совестью, и в глазах друзей, и — главное — перед лицом народа.

Первые дни после революции Беранже говорил, что вместе с Карлом X свергнута с трона и его песня. Но чем дальше от июльских «славных дней», тем виднее становится ему, что колчан его не иссяк. Одна из первых песен, созданных им после Июльской революции, обращена к друзьям, которые стали министрами. Так она и называется.

Эта первая строфа песни с провозглашенным в ней скромным идеалом счастья как бы отбрасывает поэта ко временам «Обители беззаботных», когда он был еще вдали от боев.

Но заключительная строфа широко раздвигает рамки прежнего его демократически-эпикурейского идеала:

Здесь твердо проведены линии размежевания: по одну сторону — власть имущие, кормщики Июльской монархии; по другую — обиженная свобода, обиженный народ и его песенник, еще не потерявший голоса.

Год спустя этот же мотив отмежевания от корифеев монархии Луи Филиппа прозвучит еще резче и непримиримей в песне «Отказ», адресованной министру иностранных дел Себастиани. Некогда пылкий либерал, Себастиани, получив министерский портфель, соответственно «перестроился». Негодование демократических кругов вызвали слова его, сказанные после подавления польского восстания: «Порядок царствует в Варшаве».

И этот блюститель «порядка» предложил Беранже пенсион.

Пусть карман поэта дыряв и почти всегда пуст, но в подачках от министров поэт не нуждается.

«Друзья-министры», однако, предпочитают не замечать выпадов Беранже.