Записные книжки 1980–1993 гг.
О содержании дальнейших записных книжек (1980–1993) я уже говорил на последней станице предисловия. Здесь добавлю только то, что специально не классифицирую здесь их мозаичный, переливчатый состав, не раскладываю по тематическим полочкам… А, казалось бы, чего проще – здесь раздел «Синопсисы», там «Наблюдения», тут «Раздумья». И пошло-поехало – «Актерское мастерство», «Работа с оператором», «Пластические решения»… Через несколько страниц – «Советский сюр», дальше – «Наши за границей», потом – «Цитаты классиков»…
Нет! В записной книжке, как в жизни, одно перетекает в другое, и только в том случае, если не прокладывать резких границ и барьеров между частями единого живого целого, оно и останется целым и живым. Другими словами, останется дыхание жизни, пульсация времени и авторская, то есть моя, непредвзятость и искренность. Останется и это чудесное вечное перетекание боли в счастье, гнева в сострадание, радости в печаль, а созерцания в размышление. Ученичества – в мастерство, растерянности – в творчество… Разумеется, возможны и обратные перетекания, так до бесконечности.
Я специально не классифицирую. Многое в этих неявных связях между записями разных дней и лет, может быть, даже нельзя понять, а возможно лишь почувствовать, но это и есть самое главное, для чего снимаются фильмы и пишутся книги.
Эта ассоциативная архитектоника кажется мне абсолютно естественной, а как говаривал наш старшина Мишланов: «Что естественно, то не безобразно!»
Записные книжки 1980–1983 гг.
Съемка Аннушки!
«Чего ты боишься?»
«Чего ты не любишь?»
«Что любишь?»
«Любишь ли брата?»
«За что?»
«Чего больше всего хочется?»
«Чего больше всего не хочется?»
(Современный комментарий автора: Это первый год, когда начал воплощаться замысел фильма «Анна от 6 до 18». Моей дочери Анне – 6 лет. И с этих пор раз в год, под объективом кинокамеры, я задавал дочери одни и те же пять вопросов: что ты любишь? что не любишь? чего боишься? чего ты больше всего хочешь? что, по-твоему, происходит вокруг тебя и в стране?..
В промежутки между ее ответами я вмонтировал хроникальные кадры о том, что происходило в это время в стране… И сам не ожидал, что получится такой документ.
«Анна от 6 до 18» – очень беззащитная картина. Про нее можно сказать все что угодно, но одного у нее не отнимешь: тринадцать лет съемок. Тринадцать лет жизни растущей девочки в меняющейся стране.
Три вещи нельзя симулировать – любовь, темперамент и время…
Считаю, что это одна из самых серьезных моих картин. Никто не знал, чем это закончится, но я упорно каждый год задавал по пять вопросов своей дочери… и так с шести лет.
Надо сказать, были и драматические моменты, и даже опасные, потому как снимать кино на профессиональной аппаратуре без утвержденного сценария в то время было просто «чревато». А нужно было раздобыть коробку пленки, бесшумную аппаратуру, затем аппаратуру, чтобы записать звук, – все это надо было доставать через товарищей, которым тоже приходилось рисковать.
Никто не знает, сколько проживет. Но мне казалось, что если есть какая-то реальная ценность в жизни, то ценность эта – потраченное время.
И вот росла девочка. И какие же невероятные события послал нам Господь за это время! Когда я начинал снимать кино, не мог представить, что через десять лет будут отворачивать головы памятникам, а перед этим случатся подряд три смерти генсеков. («Пятилетку – в три гроба», – как заметил мой отец.) И каждый год Анна, воспитанная в пионерских традициях, говорила: «Я хочу, чтобы новый руководитель коммунистической партии…» – и далее шло клише.
С дочерью Аней (кадр из фильма «Анна от 6 до 18»)
«Анна от 6 до 18» – очень беззащитная картина. Про нее можно сказать все что угодно, но одного у нее не отнимешь: тринадцать лет съемок.
И вот эта девочка, которая воспитана в границах этого бессменного лекала, зажата и боится неправильно ответить, и страшно мучается оттого, что если она неправильно ответит, то ее будут ругать (этот школьный комплекс действительно был в Ане), вдруг вырастает совершенно другим человеком…
А ведь все это было снято совершенно спонтанно. И между Аниными фрагментами поставлена хроника – так мой фильм стал вполне объективным, что редко в искусстве случается, свидетелем жизни страны.
Тем не менее картина в целом несколько тенденциозна, но это моя картина, моя точка зрения. А если у кого-то есть другая точка зрения, могу дать простой совет: растите дочь и двенадцать лет снимайте ее.
Впоследствии я снял и с Надей то же самое. Но это другая история.
* * *
Госпиталь. Нагая женщина в объятиях человека (раненого) с перебинтованными руками.
(Может быть, для «Террориста»)* * *
Командировочный на карусели уличной.
Рядом – пьяный на той же карусели.
* * *
Парикмахерская в провинциальном городишке, на первом этаже. Окошко выходит во двор. Человек, у которого друг работает в этой парикмахерской, сунул лицо в окошко. Он торопится, и друг-парикмахер над подоконником бреет его или одеколонит.
* * *
Двое разговаривают в кабине «Урала». Долго все это длится. Потом отъезд камеры. Оказывается, их везут на железнодорожной платформе.
* * *
Автобус «Ж» и «М» – уборные на ходу. Замечательно увезли человека на горшке.
* * *
В рассказ: о том, что счастье – это лежать на темных досках у тихой воды под нежарким солнцем. В этом есть какое-то предчувствие – манящее, покойное. Ощущаешь свое место в пространстве. Полноту его, закономерность.
* * *
За суетой жизни тянется, как неминуемое следствие, суета в творчестве. Уходит тщательность, подробность. Как же об этом важно думать!
* * *
Для сценария «Дачи»
Не перескочить из своей жизни в какую-то другую, не перескочить. Она одна-единственная.
Можно осенью одеться легко и красиво, но будет холодно.
Можно весною одеться тепло, будет жарко.
Можно обманывать и притворяться, ловить момент и самоутверждаться, но все это будет вне истины.
За суетой жизни тянется, как неминуемое следствие, суета в творчестве.
* * *
Плоскостопие танцующей манекенщицы.
* * *
Литератор женщине: «Мне легче написать две страницы, чем удовлетворить твои животные инстинкты».
* * *
«Я прочла всего Золя, всего Мопассана, но такого не подозревала!» (после пистона)
