Донна Уильямс - Никто нигде

Чувство постоянства. Уверенность в том, что вещи остаются одними и теми же достаточно долго, чтобы понять их неотъемлемое место в той сложной ситуации, которая окружала меня.

Как круги или границы вокруг меня, они символически оберегали от вторжения «их мира» в мое личное пространство.

Моргание у меня было нервным тиком, связанным с синдромом Туретта; но, кроме этого, на подсознательном уровне я использовала его как элемент процесса обработки зрительной информации. В первом случае моргание возникало в ответ на сверх-стимуляцию и эмоциональный стресс. Во втором — моргание превращало то, что я видела, в своего рода «раскадровку»: замедляло, отстраняло и, следовательно, делало не столь угрожающим. Нечто похожее испытывала я также, если очень быстро включала и выключала свет (хотя в других случаях это был чисто бессознательный поведенческий тик).

Похоже на предыдущее; но к этому добавлялось щелканье выключателя — безличная и доступная связь с явлениями внешнего мира, как звонок или музыка. Щелканье выключателем дает также приятные тактильные ощущения, чего не бывает при других прикосновениях, и чувство безопасности. Чем более ритмично и предсказуемо это происходило, тем увереннее я себя чувствовала.

У этого действия две стороны. Во-первых, оно связано с проблемой восприятия зрительной информации. Поступающую визуальную информацию мое сознание обрабатывало «пошагово», и потому я не могла воспринимать глубину. Отправляя предмет в полет через пространство, я как бы наглядно убеждалась, что пространство все-таки трехмерно: это было увлекательно и завораживающе. На эмоциональном уровне бросание вещей было для меня связано с жаждой свободы. Оно доказывало, что побег на свободу возможен. Свобода, о которой идет речь, — это на символическом уровне свобода испытывать положительные эмоции, не опасаясь боли, и свобода беспрепятственно их выражать, также ничего не страшась.

Прыжки для меня были не только механизмом, позволяющим справляться с гиперактивностью, тревогой и яростью, но и способом обработки информации. Ритмичные прыжки вверх-вниз словно бы позволяли хаосу информации уложиться в моем мозгу. На эмоциональном уровне прыжки часто имели и иное значение. Прыжок с высоты напоминал мне бросание вещей в пространство — это было более прямое выражение все того же желания бежать. И это действие давало мне надежду: оно подтверждало, что понятие «свободного полета» существует — а значит, и связанное с ним чувство, которого мне сейчас не хватает, тоже когда-нибудь ко мне придет. Кроме того, прыжки представляют собой такое же ритмичное движение всего тела, как и раскачивание.

Чаще всего это движение представляло собой тик при синдроме Туретта, захватывающий крупную моторику; однако временами это бывало подсознательное, но относительно целенаправленное поведение, имеющее целью самостимуляцию.

Когда я ставила одну ногу вперед и перекатывалась с ноги на ногу, я, кроме того, на собственном опыте испытывала трехмерность пространства — концепцию, которую мой мозг, как часто казалось, принимал с трудом. Раскачиваясь и передвигаясь в пространстве, и при этом не спуская глаз с какого-то предмета, я достигала того же эффекта, что и от передвижения предмета перед глазами; это движение позволяло мне фиксировать внимание на предмете, так что он не «исчезал».

На эмоциональном уровне я всегда ощущала тьму, отделяющую меня от «их мира». Чтобы преодолеть эту воображаемую тьму, требовалось совершить прыжок — возможно, поэтому я раскачивалась вперед-назад, перекатываясь с ноги на ногу, точь-в-точь как перед физическим прыжком. «На старт… внимание… прыгай через темноту на другую сторону!» — так можно описать мои чувства. Странно, но, когда другие побуждали меня прыгнуть, я часто пугалась и отказывалась. Однажды мне пришлось бежать через несколько барьеров: я с грохотом сбивала их ногами, потому что в последний момент мне было страшно прыгать.

За многочисленными движениями этого типа стояли, с одной стороны, «перепады» в восприятии визуальной информации и связи с собственным телом, с другой, оцепенение, вызванное множественными аллергиями и проблемами метаболизма. На эмоциональном уровне, однако, эти движения часто создавали ощущение безопасности и освобождения; они снижали внутреннюю тревожность, напряжение и страх. Чем сильнее и страннее было движение — тем, значит, сильнее было чувство, которое я стремилась побороть.

Иногда он был связан с мозговыми нарушениями из-за аллергии и метаболических проблем. Иногда он временно снижал внутричерепное давление (возможно, за счет усиления кровообращения). Но на эмоциональном уровне это имело другой смысл. Я билась головой обо что-то, чтобы справиться с напряжением и создать глухой ритмичный звук в голове, когда сознание мое вопило слишком громко и неспособно было переключиться на мычание или простенький напев, которыми я обычно себя успокаивала.

Использование периферийного зрения связано и с расстройствами восприятия зрительной информации, и со Страхом Открытости. На эмоциональном уровне это часто было попыткой понять, что происходит рядом со мной, избежав при этом страха благодаря непрямому взгляду. Зрительная агнозия, одна или в сочетании с «отключениями», вызванными Страхом Открытости, часто приводила к тому, что, глядя на вещи в упор, я переставала понимать их смысл и значение. Именно использование периферийного зрения помогло мне так много усвоить в последний год в начальной школе, хотя учитель понятия не имел о том, что это единственный доступный мне способ восприятия вещей в их полноте. То же самое происходило у меня и с обучением музыке: когда я смотрела на свои пальцы и задумывалась о том, что они делают, — я теряла способность играть. Если же смотрела в сторону и переключалась «на автопилот» — музыка лилась свободно, и я начинала сочинять ее сама.

Ничто в моей жизни не могло происходить «напрямую». Мне требовалось постоянно обманывать свое сознание — только так я расслаблялась настолько, что могла что-то воспринять и усвоить.

Зачастую выражение страха, напряжения и тревоги. Истинные мои чувства часто были слишком хорошо защищены; я не могла выражать удовольствие напрямую, таким явным образом, как через смех. Кэрол постоянно смеялась. Она была не чем иным, как воплощением моего страха перед чувствами, принявшего облик «веселого», постоянно смеющегося, социально приемлемого персонажа.