в более широком контексте, то она вполне вписывается в стиль управления советским искусством в 1930— 1950-е годы. Подобные публикации ставили своей целью оказать давление не только на архитекторов, но и на писателей, композиторов. Возьмем хотя бы статью 1936 года в «Правде» — «Сумбур вместо музыки», направленную против Дмитрия Шостаковича, обвиненного во всевозможных тяжких грехах и в том числе в формализме. Статья больно ударила по композитору, отбив желание и у многих его коллег высовываться, особенно зловеще звучали следующие слова: «Это игра в заумные вещи, которая может кончиться очень плохо».
И статья в «Правде», и последовавшие за ней «письма в редакцию» от неожиданно прозревших коллег Щусева, и публикации в других изданиях били по вчерашнему корифею прямой наводкой: «К сожалению, в нашей архитектурной среде еще гнездятся разнообразные проявления безответственности и беспринципности, равнодушия к подлинным интересам советской архитектуры и строительства, эгоистический, а подчас и прямо рваческий подход к работе, самореклама и игнорирование общественной критики. Материалы, опубликованные «Правдой» об архитекторе А. В. Щусеве вскрывают эту неприглядную сторону нашей архитектурной жизни. Эти материалы показывают, насколько слабо наша архитектурная общественность борется с беспринципным делячеством отдельных архитекторов, проходя также мимо достаточно отчетливых проявлений антисоветского нутра некоторых маститых и не маститых «деятелей» архитектуры.
Мастер, обладающий громадным практическим стажем и пользующийся очень широкой известностью, не погнушался вступить в беспринципную по своему содержанию и циничную по своим приемам «борьбу» со своими же младшими сотрудниками, сотоварищами по работе. Вместо того, чтобы быть их руководителем, помогать их творческому росту, старый и опытный архитектор Щусев отнесся к ним, как торгаш-конкурент, не помышляющий ни о чем ином, как об эгоистических интересах своего «имени». Архитектор А. В. Щусев перенес в советскую архитектурную мастерскую нравы и навыки торгашеской конторы дореволюционного подрядчика, — и, соответственно этим навыкам, определял свое общественное поведение.
Политическая нечистоплотность и двурушничество, пренебрежение к общественной и профессиональной этике органически связаны и с творческой беспринципностью. Всем известно, что Щусев, при всех его архитектурных способностях, не имеет творческого лица, или, вернее, имеет совершенно определенное лицо эклектика, архитектора, определяющего свои творческие методы и приемы «от случая к случаю». Достаточно сопоставить друг с другом крупнейшие постройки, выполненные по проектам Щусева, чтобы эта творческая беспринципность и безыдейность обнажилась со всей наглядностью… Этот «именитый» архитектор не останавливался перед явной халтурой, — весьма охотно разглагольствуя о борьбе за высокое качество архитектуры. Легко понять, какое отношение к поручаемому делу мог привить такой архитектор молодежи, — если бы только эта последняя следовала за ним» [124].
В ответ ошеломленный Щусев послал было телеграмму в Союз архитекторов с просьбой защитить его честную репутацию от «грязной клеветы Савельева и Стапрана». Однако в родном союзе его не поддержали. Более того, уже через день после выхода газеты, 2 сентября 1937 года, была собрана партгруппа Всесоюзного и Московского союза архитекторов под председательством Каро Алабяна, на которой вчерашние коллеги будто соревновались в том, как больнее ударить по Щусеву. Оказывается, что у Щусева — «антисоветская физиономия», что он как царский академик не имеет права называться академиком советским, и самое главное, что он есть самый настоящий классовый враг, в отношении которого дóлжно принять самые срочные радикальные меры.
Собралось и правление Московского отделения Союза советских архитекторов. Вот лишь некоторые выступления:
Архитектор Чечулин: «Щусев считал, что способный архитектор, прежде всего, должен работать на него. Молодых архитекторов он просто бесцеремонно эксплуатировал. Помощи от него получить было невозможно. Жадность привела Щусева к халтуре и творческой беспринципности».
Архитектор Гольц: «У Щусева нет творческих принципов, идейно-творческой линии. Он ничего не ищет, а только штампует и фабрикует. Ведь он часто говорил: «Берите все стили и комбинируйте». Комбинируйте! Вот какой «символ веры» был у архитектора Щусева. Какой же идейно-творческой, серьезной, государственной, деятельности можно было ждать от архитектора Щусева при таком беспардонном отношении к своей профессии, к своей творческой деятельности в Советской стране? И по какому праву он считался «ведущим» советским зодчим? Когда смотришь произведения и проекты, подписанные Щусевым, то видишь множество рук. Разнобой, разностилье, какофония, как будто это делала не одна уверенная рука мастера, а несколько рук мастеров и подмастерьев. Это и неудивительно, ибо на Щусева действительно работает множество рук».
Архитектор Земский: «По какому же праву Щусев носит звание академика? За какие заслуги перед наукой и обществом? Почему только после сигнала «Правды» архитектурная общественность и руководящие органы Союза архитекторов взялись за изучение и проверку жизни и деятельности архитектора Щусева?»
Архитектор Власов: «Щусев забыл о тех замечательных идеях тов. Л. М. Кагановича, которые были положены в основу организации творческих мастерских. Он извратил эти идеи. Всякое идейно-творческое начало было подменено им делячеством».
Архитектор Вайнштейн: «Союз и отдел проектирования либеральничали со Щусевым, боялись его «обидеть» и тем самым способствовали его антигосударственной деятельности».
Эскиз лестницы Большого Москворецкого моста в Москве.
А. В. Щусев. 1938 г.
Архитектор Алабян, ответственный секретарь Союза советских архитекторов, подвел итоги: «Дело но только в Щусеве, но и в тех уроках, которые следует извлечь из этого дела. Факты о Щусеве, о которых писала «Правда», известны были до появления письма тт. Савельева и Стапрана — это говорит о неблагополучии в нашей работе. Мы не сумели своевременно сорвать со Щусева маску. Правление союза, и в первую очередь я, не только не боролись со Щусевым, но и создавали ему авторитет, и за это мы несем полную ответственность. Дело Щусева нельзя рассматривать как «частный случай». Это дело имеет глубокое принципиальное политическое содержание. Это дело должно быть достоянием общественной гласности».
Обращает на себя внимание, как быстро разнообразные претензии к зодчему (и обоснованные, и не совсем) оформились в такие понятия, как «дело Щусева» и «антигосударственная деятельность». А это уже термины из уголовной практики.
После таких обвинений должны были последовать собрания трудовых коллективов, на которых обвиняемого в политическом двурушничестве следовало заклеймить позором и подвергнуть общественному осуждению. Так и случилось. Во всех проектных мастерских провели соответствующие мероприятия. Но главным должно было быть собрание в его мастерской № 2. Сам Щусев на собрание не явился, зато присутствовал его сын Михаил.
«Ораторы, — вспоминает одна из свидетельниц, — те самые, которые еще совсем недавно низко склонялись перед Алексеем Викторовичем, теперь лили на него тонны грязи, обвиняя его в семи смертных грехах» [125].
Когда поток критики заканчивался, председательствующий вставал и напоминал сотрудникам Щусева, как он их обзывал, призывая вспомнить и вновь выступить с обличениями. Одного Щусев назвал как-то Спинозой, про другого сказал, что
