Но в январе 1934 года, когда я уезжала из Горловки, веселый и полный надежд Фурер вместе с Бабелем провожал меня на вокзал…
В Николоворобинском нас встретил Штайнер, вероятно, уже подозревавший, что джентльменское соглашение с Бабелем — «никаких женщин в доме» — грозит нарушиться. Мы же решили, что надо подготовить его к этому постепенно, и поэтому через несколько дней сняли для меня комнату на 3-й Тверской-Ямской в трехкомнатной квартире одного инженера. Кроме супругов, в этой квартире жила домработница Устя, веселая, уже немолодая женщина. Она любила порассказать о жизни своих хозяев, и тогда Бабеля нельзя было от нее увести. Особенно веселил его обычный ответ Усти на мой вопрос по телефону: «Как дома дела?» — «Встренем — поговорим».
Вот одна из историй, рассказанных Бабелю Устей: «Жду, жду хозяина, всё нет и нет. Ну, легла спать, уснула, уж сон какой-то вижу, слышу — звонок, звонит так, что весь дом, наверное, слышит. Знаю: он. Открываю, вваливается кто-то. Не то хозяин, не то мельник какой. Как есть белый, с головы до ног чем-то обсыпанный, и кричит во всё горло: «Устя, квасу!» Ну, тут вижу: хозяин. Сдираю с него шапку, шубу, ругаю на чем свет стоит. Поснимала с него все, в постелю уложила, а сама до утра отмывала и отчищала шубу, шапку, ботинки, брюки, всё как есть. Утром хозяин рассказывает: вышел из гостей поздно, трамваи уж не ходют, да и вскочил в какой-то грузовик, а в нем что-то было вроде цемента или порошка какого. Вот и вывалялся!»
А потом мы с Бабелем совершили предательство: когда я насовсем переселялась в Николоворобинский, забрали Устю с собой.
Приехав из Горловки в Москву в январе 1934 года, я застала дома письмо от Маки Тыжновой из Ленинграда, куда она переехала из Новосибирска и работала там по проектированию бумажных заводов. Мака написала мне, что в конце января в Ленинграде будет проходить конференция по железобетону, где будет выступать профессор Лолейт, крупнейший тогда специалист, с очень интересным докладом. Мака предлагала мне приехать на конференцию и остановиться у нее. Меня очень соблазняла и сама конференция, и встреча с Макой.
Бабель должен был возвратиться в Донбасс снова, чтобы закончить сбор материалов о жизни шахтеров. Еще до своего отъезда он заказал мне железнодорожный билет в Ленинград и через две недели обратно, забронировал для меня номер в гостинице «Европейская» и оставил денег на жизнь. Бабель считал, что мне будет интересно пожить в Ленинграде, осмотреть его музеи, выставки и побывать в театрах.
В первый раз я была в Ленинграде весной 1933 года в командировке, но всего на три дня и побывала только в Петергофе и Ораниенбауме, самого города почти не видела. Конференция по железобетону длилась несколько дней по утрам и вечерам, и мы с Макой не пропускали ни одного ее заседания. Кроме замечательного доклада профессора Лолейта, было много и других, сделанных инженерами, приехавшими из разных городов Советского Союза. В перерывах между заседаниями мы с Макой ходили к ней обедать.
Она жила в старинном доме на углу Мастерской улицы и канала Грибоедова, в доме, принадлежавшем семье Лермонтовых, где родилась мать Маки Елизавета Владимировна Лермонтова и бабушка Маки, которая была еще жива. Помимо Маки и ее бабушки, в отдельных квартирах дома, отобранного большевиками, жили тетя Маки Александра Владимировна с мужем и маленьким сыном и холостой ее дядя Владимир Владимирович Лермонтов.
Обедали мы в большой комнате с лепными амурами на потолке, с зеркальными простенками с позолоченным обрамлением. Я познакомилась со всеми членами этой семьи и влюбилась в трехлетнего хорошенького мальчика Мишу, сына Александры Владимировны, которого поставили на письменный стол, чтобы показать мне.
Когда конференция закончилась, я могла еще остаться в Ленинграде на неделю, и все свободное время мы не расставались с Макой — ходили в Эрмитаж, Русский музей, на выставки и в театры. Гулять по городу было тогда почти невозможно из-за страшных холодов с пронизывающим ветром и сыростью, и я в Сибири никогда так не замерзала, как тогда в Ленинграде.
Возвратившись в Москву, я поняла, насколько этот город теплее и уютнее для жизни, чем Ленинград.
Мое желание работать в Метропроекте не угасло, и я пошла в Гипроавиа к Вере Яковлевне Кравец. Я все еще дружила с секретаршей Охотникова Марией Алексеевной; именно она как-то сказала, что муж Веры Яковлевны, Самуил Миронович Кравец, работает в Метропроекте начальником архитектурного отдела. Я попросила Веру Яковлевну познакомить меня с ним, и она пригласила меня к себе на обед в день 8 Марта.
Дня через два после этого Самуил Миронович познакомил меня с начальником конструкторского отдела Метропроекта Михаилом Абрамовичем Рудником, и я сообщила ему о желании работать в его отделе. Рудник сразу же начал меня отговаривать: работа очень сложная, работаем по вечерам, для женщины будет трудно и т. д. Очевидно, я, молодая и хорошо одетая женщина, не внушала Руднику никакого доверия.
Я сказала, что трудностей не боюсь, и настаивала на своем. Тогда заместитель Рудника Илютович спросил меня, умею ли я рассчитать своды. И я ответила, улыбнувшись, что умею рассчитать любую конструкцию. Это мое гордое заявление, вероятно, решило дело, и я была принята в конструкторский отдел. Метропроект образовался в июле 1933 года из проектного бюро при Управлении Метростроя, существовавшего с 1931 года. И если проектное бюро располагалось на улице Куйбышева, там, где и Управление Метростроя, то для Метропроекта было выделено отдельное помещение на улице Горького — бывший Пассаж, вернее, его правая угловая часть; в левой находился и находится до сих пор Театр имени Ермоловой.
Метропроект к тому времени, когда я туда поступила, был уже сложившейся проектной организацией, состоящей примерно из девяти отделов.
Конструкторский отдел занимал несколько полутемных — из-за толстых стен здания и небольших окон — комнат, выходящих на улицу Станкевича. Более светлые комнаты с большими окнами-витринами, смотрящими на улицу Горького, были отданы под кабинеты начальства и архитектурному отделу.
У М. А. Рудника было два заместителя: Илютович и Шейнфайн; Илютович занимался линиями метро мелкого заложения, Шейнфайн — глубокого.
В 1934 году в конструкторском отделе было шесть групп, руководителями которых были Н. М. Комаров, А. Ф. Денищенко и Е. М. Гринзайд — по глубокому заложению и Н. А. Кабанов, Л. В. Воронецкий и Н. И. Ушаков — по мелкому заложению. Я попала в группу Александра Федоровича Денищенко, занимавшуюся тогда проектированием станции «Площадь Дзержинского».
