ПРОФЕССИОНАЛЫ
Я благодарен кино за подобные встречи, за то, что оно позволяет узнавать вблизи братьев артистов из других театров и городов, «иной язык, иные нравы».
В «Адьютанте его превосходительства» «его превосходительство» — деникинского генерала Ковалевского — играл Владислав Стржельчик. Его герой далек от расхожих образов «беляков». Он интеллигентен, мягок и даже добр, насколько это возможно для военного. От этого поединок между ним и моим героем выглядел еще интереснее, значительнее.
Со Стржельчиком после этого фильма мы подружились. Хотя жили в разных городах, когда выпадала возможность, всегда старались встретиться. Он у меня и дома бывал. Мне он кажется эталоном артиста, «Актер Актерычем» в хорошем смысле этого слова. Всегда элегантен, от него всегда пахло рижским одеколоном — самым шикарным одеколоном, который доставали только по блату. Стржельчик был очень демократичен, но при этом всегда сохранял дистанцию, а главное, был великолепным профессионалом.
Когда мы снимались, он как раз выпустил в театре «Цену» Артура Миллера. Я еще не видел спектакля, и вот как-то в перерыве он стал рассказывать о нем. И вдруг «завелся» и стал играть сцену. На наших глазах он без грима превратился в дряхлого старика. Я смотрел ему в глаза — у него и глаза стали другие. Произошло полное перевоплощение.
Фильму «Даурия» я обязан знакомством с еще одним артистом знаменитого БДТ — Ефимом Копеляном. В этом фильме Виктора Трегубовича у меня небольшая роль. Я согласился в нем сниматься, потому что «Даурия» — книга, которую я знал и любил с детства. К тому же вся натура снималась в моей родной Чите. Полгорода прибегало смотреть.
Я играл благородного революционера, а Ефим Ко-пелян — казачьего атамана. Меня арестовывали, и он должен меня допрашивать. Мизансцена такова — я сижу у окошка, он должен меня ударить, а я — головой разбить окно. Мы отрепетировали — все получилось нормально. Вдруг он о чем-то стал горячо говорить режиссеру, внезапно повернулся и со словами: «Не буду я это играть!» — вышел. Сделали перерыв. Потом мы эту сцену все-таки сняли. Вечером за ужином я его спросил, чего это он с режиссером повздорил. Оказывается, режиссер подозвал его и сказал: «Врежь ему по-настоящему!» Поэтому-то он и возмутился, сказал: «Мы — профессионалы, и все сделаем, как нужно».
В этом же фильме моим партнером оказался и Василий Шукшин. У меня с ним была всего одна сцена, но довольно большая. Больше мне с ним, к сожалению, сниматься не довелось, но за те дни, что мы провели вместе, я понял, какой он прекрасный и внимательный партнер. Когда мы репетировали и снимали, он меня все время спрашивал: «Тебе так удобно? Я тебе не мешаю?» Он постоянно думал не о себе, а о партнере. Такое встретишь нечасто.
Как жаль, что он ушел так рано. Он мог бы еще столько сделать! Его безвременно оборванная па предельно напряженной ноте жизнь вдруг осветила все особым светом. Я смотрю его в любом фильме, и везде он потрясает. Я не знаю, чем это объяснить. Может быть, тем, что в каждом его движении присутствует открытая связь образа с собственной судьбой. Мне кажется, что именно благодаря этой прямой связи общие для всех профессиональные навыки актера приобретают одухотворенный, а главное, конкретный смысл. Его «Калина красная» — обнаженная человеческая страсть. Сколько раз видел этот фильм, кажется, знаю каждое движение героев, каждое слово, каждую усмешку, но каждый раз испытываю потрясение, забывая, что все это выдумано, и ощущая только биение живого человеческого сердца. Недавно смотрел по телевидению «Два Федора» и плакал. Фильм-то вроде бы простой. Непонятно, чем Шукшин берет, вроде бы ничего особенного он не делает, по с каждым кадром «забирает» меня все больше и больше, ведет за собой. Наверное, это и называется талантом.
В «Блокаде» мне довелось работать вместе с Евгением Лебедевым — еще одной звездой БДТ. Он никогда не кичился своей актерской славой, хотя был уже очень известен. Вел себя безукоризненно.
Однажды на съемках этой картины на нас решили испытать новую световую аппаратуру, не сочтя нужным хотя бы предупредить об этом. Мы снимали сцену на Кировском заводе, а на следующее утро я проснулся в гостинице «Октябрьской», где жил, от чувства жжения в глазах. Ощущение такое, будто мне в глаза бросили песок. Я вышел в коридор буквально на ощупь и попросил вызвать директора. Приехал директор, меня отвезли в больницу. Евгений Лебедев был уже там. Оказалось, что мы сожгли глаза. Никто за это так и не ответил.
Не так давно мне посчастливилось сниматься в фильме «Анна Карамазофф» с Жанной Моро, искусством которой я восхищаюсь очень давно. Снимал картину Рустам Хамдамов. Когда он дал мне сценарий, я его прочитал и ничего не понял. Но сам Хамдамов мне очень понравился, и, хотя в тог период у меня было много работы, я ему ответил: «Я ничего не понял, но сниматься буду».
Я играл человека, который принес Анне Карамазофф, а ее-то играла Жанна Моро, много горя. Она решает отомстить и в конце концов убивает его в постели. У меня много сцен именно с Жанной Моро. Конечно, она была уже немолодой, но в ней сохранилось огромное женское притяжение. В работе она невероятно спокойна. Очень доверяла режиссеру и выполняла все его требования беспрекословно. У этого фильма какая-то детективная история. Я его так и не видел, но сниматься с такой мощной актрисой было огромной радостью.
Снимались мы в Москве, в гостинице «Советская». В перерывах между съемками много разговаривали. Она — театральная актриса, а потому ее серьезно интересовало наше искусство, особенно наши театры, все, что у нас идет на сцене. О театре мы могли говорить часами.
Марк Семенович Донской — еще один профессионал высокого класса, у которого я снимался. Как многие актеры моего поколения, я думал, что, будучи представителем классической школы, Донской более заботится о монтаже и всяких чисто кинематографических приемах, нежели полагается на актеров. К счастью, все оказалось иначе.
Из-за его экспансивности и крикливости его все боялись. Но он легко и быстро отходил и проявлял трогательное терпение к актерам. Он очень любил, просто обожал артистов, которые у него снимались. Это редкое качество для режиссера. Перед съемкой подходил к каждому, гладил, поправлял прическу — «шаманил». И при этом все время повторял: «Какие у меня прекрасные артисты, какие красивые, талантливые». Так он говорил о каждом. Он настолько делал тебя гением, что плохо сыграть казалось уже просто невозможно. Нельзя было быть «неталантливым». Теперь я понимаю, что, видимо, это такой режиссерский прием, но прием очень действенный.
