А когда я приехал, я видел людей, уже совсем опустившихся и отчаявшихся во всем. Я сам просил работу за хлеб и ночлег, только и этой работы не мог найти… Мне не страшно голодать, и никакой труд меня не пугает. Если я мог быть кули в Китае, то я сумею им быть и в Индии. Я убежден, что весной, не позже, я отсюда уеду. Лишь бы заработать на билет до Сингапура. Ехать зайцем не решаюсь. Могу попасть наверняка в тюрьму и потом на родину. Лучше я попаду на несколько месяцев позже, куда хочу попасть. Но наверняка… Кстати, я ничего не мог написать в Париж, потому что не имел адреса. Пожалуйста, напишите обо мне все, что узнали от меня. Пока же желаю Вам всех благ. Я смертельно устал, слипаются глаза, а газ так ужасно скверно горит. Я целый месяц отравлял себя им, когда спал в чулане в пекарне. Бывало, свалишься одетый в 11 часов ночи и в 4 утра на ногах. Усталый, разбитый, измученный отсутствием кислорода в перегретом, отравленном газом воздухе пекарни. Теперь я уже не сплю тут. Но все же сплю не на розах. Все это чрезвычайно мало меня трогает. Я даже не замечаю почти этого. Всякая борьба меня увлекает и захватывает. А здесь была тяжелая борьба. Ваш Федя».
Образ жизни, избранный Артемом и его друзьями, был наглядной демонстрацией того, что и среди европейцев есть друзья Китая. Ведь Артему достаточно было бы зайти в любую европейскую миссию, заявить там, что он безработный, и его бы одели, накормили — и все это было бы сделано в колониальном Шанхае лишь для поддержания авторитета европейцев в глазах китайцев. Не может европеец здесь, в Азии, опуститься до уровня нищих китайцев. Нельзя унижать имя господина в глазах его рабов.
Появление Артема и его товарищей с тележками на улицах Шанхая не прошло незамеченным.
Китайцы в недоумении останавливались на тротуарах. Белый кули — это было невиданно в Шанхае. В английских и французских газетах появились гневные заметки о том, что русские компрометируют европейцев, занимаясь одинаковой работой с китайскими кули.
Время за полдень. Освободив очередную тележку с хлебом, Артем остановился на Янцзыпу. Вытирает платком льющийся по лицу пот. Рядом расположился уличный торговец съестным — передвижная китайская столовая. Время обеденное, возле торговца, рассевшись прямо на кромке тротуара, едят китайцы — это кули и рикши, тут же стоят их двухколесные экипажи. Артем подошел к торговцу, попросил горячих лепешек и сладкого картофеля. Перебрасываясь шуточками с кули, он с аппетитом начинает уписывать свой обед. Немедленно торговца и его клиентов окружает огромная толпа любопытных китайцев. Зрелище, на которое они собрались, редкое, единственное в своем роде: возле жаровни стоит европеец, по китайским представлениям, прилично одетый. С жару-пылу хватает лепешки, ест их да приговаривает: «Шибко шанго, люди — шибко шанго», дружески похлопывает китайца по плечу и смеется смехом праведника, довольный едой и этим еще более горячим, чем лепешки, шанхайским солнечным днем. Все с восхищением смотрят на Артема. Некоторые его уже знают — это белый кули. И лишь одиночки — богатые китайцы в дорогих костюмах и изредка показывающиеся на улице европейцы — с презрением оглядывают белого человека, унизившего себя общением с китайскими кули и рикшами. Большего позора они не знают.
Не легко Артему в Шанхае, но неистребим его оптимизм, да и он неистощим на самые неожиданные выдумки.
По шанхайскому Бродвею идут Артем и Наседкин. Проходят мимо здания одной из многочисленных христианских миссий. У входа стоит здоровенный монах, явно призывного возраста, и гнусавит свое: «You are welcomed!», что означает: «Добро пожаловать». Хочется поскорее пройти мимо этого паучьего гнезда.
Но Артем, придерживая товарища за локоть, неожиданно говорит:
— Давай зайдем…
Наседкин поднимает голову и удивленно смотрит на Артема.
Зашли в помещение миссии.
В фойе им предложили по чашке кофе и по куску кекса.
После принятия этой весьма скромной порции пищи следовало пройти в большой зал, где пели псалмы, — там в «лошадиных дозах» отпускалась «пища духовная».
«И зачем это понадобилось Артему забраться в логово отвратительных ханжей-миссионеров?» — думал Наседкин.
В зале стоял орган, за которым сидела хорошенькая мисс. Молодые англичане и американские матросы, находившиеся здесь, многозначительно посматривали в сторону этой девушки. Но вот заиграл орган, И все начали петь гимны, которые были напечатаны в розданных каждому книжечках.
Артем пел псалмы громко и отчетливо. Позже выступал проповедник, Артем стоял впереди и с большим вниманием следил за каждым его словом.
После того как вся программа богоугодных дел закончилась, выходя из миссии, Артем сказал Наседкину:
— Это самый лучший и дешевый способ быстро овладеть английским языком.
Недоумение, вызванное странным желанием Артема побывать в миссионерском заведении, получило свое неожиданное объяснение.
В своих воспоминаниях об Артеме Наседкин сообщил весьма интересные факты о роли, какую его товарищ по эмиграции играл среди русских, тем или иным путем попадавших в Шанхай.
Русские торговые моряки, как и моряки других наций, выходя на берег, тотчас же попадали в руки притоносодержателей, которыми кишмя кишели прибрежные кварталы Шанхая. В публичных домах, опиумокурильнях, в гангстерских притонах матросов спаивали, грабили, заражали венерическими болезнями.
Артем заранее узнавал о приходе в Шанхай русских кораблей и вместе со своими друзьями по коммуне встречал земляков. Он отдавал соотечественникам все свое свободное от работы время, знакомил их с жизнью Шанхая, водил по магазинам, где можно дешево купить все необходимое для семьи.
Артем предостерегал матросов от посещения шанхайских притонов, объяснял, что им грозит в этих бандитских трущобах.
Однажды к Наседкину подошел один из гангстеров, специализировавшихся на ограблении матросов, и сказал:
— Передай Андрееву (имя Артема в Шанхае), что если он будет отваживать матросов от наших домов, то мы ему посчитаем ребра.
Об угрозе немедленно сообщили Артему, но он только улыбнулся:
— Насчет ребер мы это еще посмотрим. Я на своем веку и не таких бандюг видел и не такие угрозы слышал, а матросов к ним не пустим.
Артемова коммуна была сплоченной, и те, кому об этом надлежало знать, знали. Моряки клялись, что в случае, если бандиты пальцем тронут Андрюшу (так матросы звали Артема), то они в щепы разнесут их притоны.
Шанхайская коммуна Артема расширялась.
«Она занимала целый особняк — китайский двухэтажный домик, состоявший из четырех комнат, — писал Владимир Николаевич Наседкин. — Мы заняли все четыре комнаты… У нас был общий котел. Сашка-кочегар стал за повара, Санька-колбасник носил кости, всякие обрезки из колбасной, в которой работал. Щербаков и Евгений носили сухой хлеб. Самый большой заработок был у Артема и у меня, так как почти все остальные работали почти за кусок хлеба. Все эти средства шли на улучшение нашей коммуны: появилось белье, мыло, мы оделись.
