«Мужчинам – труды и старания вне дома. Мужья должны заниматься многими делами, ходить туда-сюда в дождь и снег, в град и ветер: то его вымочит, то его высушит, то он вспотеет, то промерзнет, то промочит ноги, то не поест, то не выспится, то не найдет подходящего пристанища.
Но от всего этого он не расстраивается, потому что его укрепляет надежда на заботы, которыми его окружит жена, когда он вернется домой, укрепляют мысли о покое, радостях и удовольствиях, которые она ему доставит, какие сама, а о каких распорядится: разует перед горячим камином, вымоет ноги, обует в свежие туфли, хорошо накормит, хорошо напоит, хорошо услужит, хорошо уложит в белых простынях, накроет тело и голову, положит сверху теплые меха и усладит другими радостями и забавами, приватностями, любовью и тайнами, о коих умолчу. А назавтра – чистое белье и новые одежды».
В том, что касается комфорта, никто из авторов не делает сколько-нибудь заметного различия между тем, что мужчина ждет от супруги, от служанки или от любовницы. Какое имеет значение, кто зажжет огонь и постирает белье; суть в том, чтобы тебя хорошо «обслужили», как истинного господина. А какова же роль брака в забавах и «приватностях»?
Согласие ведет к наслаждениям, ночь требует чистого белья, ванна подготавливает к любви. Все умещается в этом мужском восприятии вещей, где славная трапеза выглядит одновременно и подготовкой, и итогом. После ночи любви молодая любовница, про которую рассказывает тот же «Парижский домовод», не одобряя, однако, ее поведения, подает своему любовнику чистое белье и красивые свежие туфли. Если предлагают ванну – это свидетельство страсти, а в натирании спины гигиена сочетается с эротизмом. Ублажение плоти является элементом любовной литургии, а любовные удовольствия дополняют общую картину жизнелюбия. Карл Орлеанский так представлял себе спокойное счастье человека перед любовным свиданием:
«Обед иль лодка, ужин или ванна».
И эту странную строку он сделал рефреном не менее странного рондо про куртуазную любовь.
Кому услада высшая желанна,
Кого божественный прельщает хмель,
Пусть будет насыщаться неустанно
Речами дам, вкушающих форель. [75]
Однако, соединяя в едином образе идеальной женщины супругу и любовницу, наш славный буржуа умолчал об одной вещи. Ожидая и от любовницы, и от жены теплой ванны для ног, чистых полотенец и пирогов с поджаренной корочкой, он оставил за собой право ругать свою супругу. Если санкцией против любовницы являлся уход, то санкция против жены – гнев супруга. Единственное, что может посоветовать «Домовод» женщинам, на которых ругаются их мужья, – это пойти к себе в комнату, выплакать там все наболевшее, «в тишине и негромко», и пожаловаться Богу.
Этот славный человек в общем и целом был доволен своей женой, и ему казалось, что подобное указание должно его жену удовлетворить.
Естественно, он отнюдь не презирал забавы в супружеской постели. Однако для страсти в его счастье места не нашлось. Чаще всего браки мелкой торговой и судейской буржуазии заключались более или менее по рассудку, и нежность в них тоже была скорее рассудочная. У любви не столь простые пути, и то, что буржуа называл любовью, было, как правило, всего лишь разновидностью подчинения.
«Повинуясь добровольно, добропорядочная женщина обретает любовь своего супруга и в конечном счете добивается от него всего, чего хочет».
НАСЛАЖДЕНИЯ
«Домовод» смотрел на вещи трезво. И за его сдержанностью угадывается осведомленность о «красавцах любезниках», которые, как пытался уверить циничный клирик, завладели благорасположением чуть ли не всех жен.
Так же сдержан он и в отношении измен мужа. Их нужно понять, и вот «Домовод» помогает это сделать, рассказывая историю одной великодушной женщины, некой Жанны Ла Кентин. У той был муж, Тома Кентин, а у мужа была любовница. Мужчина отнюдь не отличался изысканными манерами. И спокойно смотрел на лишения «бедной девушки, прядильщицы шерсти на прялке», думая лишь о том, чтобы получать удовольствия. Супруга отправилась к его любовнице с единственной целью сделать ей выговор. Однако, увидев царившую у нее в доме нищету, она предпочла помочь ей одолеть нужду. Дабы «уберечь мужа от всякого осуждения».
Значит, иметь любовницу казалось менее предосудительным, чем оставить ее без съестных припасов, без сала, без дров, без угля, без свечи. Хотя этот сюжет с другими персонажами встречается не только у «Парижского домовода», не исключено, что событие все же действительно имело место, так как личность Жанны Ла Кентин – не плод воображения автора. И вытекающая из рассказа мораль достаточно снисходительна, что является еще одним доводом в пользу его достоверности. Хотя история эта и выглядит назидательной, ее нельзя назвать исключительной.
Дело в том, что замужняя женщина нередко потворствовала изменам своего спутника жизни. В супружеских отношениях она видела угрозу деторождении, опасность которых с годами возрастала, в то время как интенсивность удовольствия ослабевала. Родив до тридцати лет пять-шесть детей, она приходила к выводу, что этого достаточно. Бесплодие периода кормления позволяло избежать ежегодного зачатия, но в зажиточных семьях имелись кормилицы, отчего тяготы быта у жен буржуа уменьшались, супружеские обязанности становились вновь плодоносящими. Поэтому супруга была заинтересована в изменах, коль скоро они утихомиривали мужа, а рисковала при этом другая. Несмотря на указы, запрещавшие «распутницам» принимать женатых мужчин, буржуа пользовались их услугами как в банных заведениях, так и на дому, порой имели также и бескорыстных любовниц, и жены были заинтересованы в таком положении вещей.
При этом жены стремились даже обезопасить своих мужей от неблагоприятных последствий. Жанна Ла Кентин без обиняков объяснила это бедной прядильщице, а «Парижский домовод» передал ее слова, не заметив комизма ситуации:
«Насколько я могу судить, человек он хороший. И я всегда делала все, что было в моих силах: хорошо его кормила, хорошо поила, хорошо утешала, хорошо согревала, хорошо стелила и хорошо укрывала. А у вас, я вижу, мало что есть, чтобы его холить. И мне будет приятнее вместе с вами сберечь его в добром здравии, нежели он у меня одной будет больным».
И вот Жанна Ла Кентин, дабы ее муж не возвращался к супружескому очагу с бронхитом, взялась поправлять хозяйство бедной прядильщицы.
В тех случаях, когда супруга меньше опасалась неприятных неожиданностей или когда она оказывалась защищенной от них противозачаточными «пагубными секретами», неустанно обличавшимися в проповедях и наставлениях исповедника, то она получала удовольствия отнюдь не в лоне семьи. Автор «Пятнадцати радостей» относился к женщинам весьма враждебно, и все же ему пришлось признать, что муж ни в какое сравнение с любовником не идет. Надо сказать, что признание это далось ему легко, поскольку он, будучи клириком, признавался в вине своего пола, бия в чужую грудь.
