– А может быть, Василию какие-нибудь такие вопросы задаст?
– «Как у вас с планом в этом году?» – тут же импровизирует Гурченко. Очень светский тон, такая легкая южная беседа.
– Вот этот мотив нужно обязательно добавить в текст. Чтобы говорили не только об экстрасенсах. Поговорить о плане – потом об экстрасенсах. О плане – и о гуманоидах.
В пьесе текст роли построен на этих умных разговорах. Раиса – женщина современная, увлекается исключительно новейшими научными слухами.
– «Коллектив у вас здоровый, – продолжает импровизировать Гурченко. Тон у Раисы теперь покровительственный, властный, и уже видно, что Василию тут несдобровать. – Коллектив здоровый, и текучки нет…»
– Правильно. Обе линии нужно все время тянуть. Надо, чтобы зрителю все время было ясно, кто она, чтобы вся повадка о ней рассказывала. Пусть спросит Василия: жена, дети есть?
– Вот-вот. У нее профессиональный интерес: год рождения, пол… Дети, жена есть – угу, это хорошо. Все устроены – это хорошо!
– Такой разговорчик – да где-нибудь в поэтическом уголке: море, звезды, инопланетяне. Это будет смешно.
– «Ну, она летала на тарелке, это потрясающе!» – подтверждает уже не Гурченко, а сама Раиса, экзальтированная особа.
Режиссер все больше утверждается в идее:
– Верно! Этот мотив мы вводим. Надо все время с производства начинать. Пусть читает в газете передовицу. Это может быть лихо: идет в вечернем уборе, видит стенд: «Одну минуточку, я тут передовицу посмотрю». Она просто стойку делает, завидев передовицу.
– Ну любит газеты, понимаете. Увидела на пляже газетку, нагнулась, подняла: а, это старая! – и выбросила.
– Да, каждый разговор должен начинаться с производства. Заодно выяснит и семейное положение: «Если будут какие проблемы – заходите».
Потом, когда нашкодивший Василий вернется к себе в деревню, ему достанется от жены. Предстоит и встреча жены с самой разлучницей – суровая сцена, кончается побоями. А начинается тоже очень по-светски. Раиса преисполнена снисходительности потомственной горожанки к «людям от сохи».
– Она в этой сцене такой, понимаете, Макаренко! – прикидывает Гурченко. – Я, мол, большой прогресс васюкинцам несу, а они разве понять способны? Газетку в доме увидела скомканную – нехорошо так обращаться с газетами. Прочла на ходу. Она аккуратна до стерильности.
– Ну да, ведь давно одна живет, – подтверждает режиссер, – привыкла к порядку. А потом, по ходу разговора, чем дальше в лес, тем больше дров. «Макаренко» кончилась – и началась дама с одесского базара…
– Да, я вначале буду окаменевать, а потом ка-ак гавкну: «Дя-аревня!»
…Идет первая примерка костюмов. Меньшов мне сказал: приходи, для актрисы это всегда важный момент. Тут, собственно, роль и делается.
Пришел, не подозревая, до какой степени это правда. Только что мы с Гурченко говорили о чем-то совершенно постороннем. Но вот она скрылась за занавеской, минута и…
– Здравствуйте! – прозвучал хорошо поставленный, очень светский голос вполне уверенной в себе женщины.
Мы взглянули на обладательницу голоса и расхохотались. Трикотажный костюмчик для юга. В обтяжку, весь в пуфах, в оборочках, в цветочках. Розочка на талии.
– Экстерьер умоляющий, а повадка деловой тети, – объяснила Гурченко. И сообщила уже от имени своей Раисы: – «Сережки вот в ушах – по случаю достала…»
Смотрит на себя в зеркало, осваивается в костюме и в образе. С костюмом появилась и походка новая – наигранно-уверенная, с подрагиванием выпуклостей. Удовлетворенно пригладила бедра, крутанулась, ушла.
Явилась снова в трикотажной полосатой юбочке, шарфик в крупную дырку, декольте. Все выгодно подчеркивает фигуру, и все куплено в ближайшем универмаге.
А теперь – белая блузка в горошек, почти как в «Девушке с гитарой». Развернула юбку веером, покружилась. Меньшов обеспокоился: а здесь что же смешного?
– Тут «прокола» нет. Мы же договаривались: в каждом костюме должен быть какой-то «прокол» по части вкуса.
– Надо, чтоб талии не было, – подтвердила Гурченко.
Вышла в вечернем платье, длинном, с огромным разрезом по ноге, с пояском, скрадывающим талию. Курортных костюмов эта Раиса себе нашила, связала и купила – тьму. И каждый костюм рассказывает о ней что-то новое. Например, о том, что за ее напускной уверенностью прячется куча комплексов.
– Надо, чтобы она все время что-нибудь незаметно поправляла.
Гурченко тут же посадила на нужное место бюст.
– И платье… – провоцирует Меньшов.
Гурченко непринужденно поддернула юбку. Увидела: сидит в костюмерной какая-то девушка, читает журнал. Воспользовалась случаем: подошла, заглянула через плечо, удовлетворенно пальчиком качнула: без изменений линия!
– Вот без талии – это хорошо! – радуется режиссер. – Это точно. Никто не ожидал. Слухов пойдет!
– Удобно играть в таком костюме, – радуется и актриса. Она теперь снова в чем-то трикотажном, оранжевом с зеленой полосочкой – мешок мешком, абсолютная бесформенность. И походка у нее теперь угловатая, бесформенная, как у робота. Руки нарастопырку, хоть и не карикатурно. Прошлась вот такой походочкой по костюмерной, со значением выключила лишний свет: экономия! Хозяйственная, деловая дама, это у нее в крови.
Снова трансформация. Теперь она в белых бриджах, руки нервно сжала перед собой. Яркая кофточка. Талия, как договаривались, спрятана под мешок. Из швейного цеха несется радиомузыка: «Се-си-бо…»
Воспользовалась и музыкой: потанцевала немного перед зеркалом в бриджиках – как гимнастику сделала: раз-два… Всего два движения.
– Вот. «Это ведь очень просто, Василий, – как траву косите. Вы что, никогда не косили, Василий? Ох, в такт не попала… сейчас попаду!»
Это – Раиса Василию.
И – Гурченко Меньшову:
– Обещаю: никакой элегантности не будет. И глупость – обещаю.
По пути домой помолчала немного и сказала:
– Знаете, что такое хороший режиссер? Из материала, который сфантазировал актер, он отбирает все точное и нужное. Отсекает лишнее, формирует, корректирует… Плохой режиссер к этому материалу вообще слеп и глух. Он все предложения отметает и требует выполнения того, что придумал сам: делай так – и точка! А это не мое, думает актер, это чужое. Может, и хорошее, но не мое. Для меня это придуманное, искусственное… И самые лучшие затеи такого режиссера не получаются. Это как правило. Потому что воплощать-то их актеру. Тут как группы крови – либо совпадают, либо нет.
На этот раз, кажется, совпали. Она едет домой окрыленная.
Что из придуманного останется в картине? Они сейчас нарочно позволили себе свирепый «перебор», говорили о любви Раисы к газетным передовицам так много, что казалось: в этом и есть «зерно». Шли от детали костюма, от случайной привычки. Но верили: ничего случайного нет. Во всем виден характер человека. Просто надо все это выстроить в единство, найти всему необходимую дозу.
